Облачные замки

Как часто бывает, башни оказались совсем не так близко, как я полагал. Прошло не меньше трех часов, прежде чем я вроде бы добрался до крепостных стен, но тут же заметил, что что-то здесь не так. Вокруг не было ни единого человека, и я почувствовал себя так же неуютно, как кузнечик на скатерти.

Я не решался просто так взять и подойти к огромным воротам, чтобы поговорить с часовыми. Ворота были закрыты, а над ними я увидел первый признак жизни за все это время – головы, сновавшие взад-вперед за крепостным парапетом. Они явно были настороже, едва ли не готовились к обороне. А потому могли оказаться очень бойкими: я уже начал жалеть, что не прихватил с собой что-нибудь подходящее в качестве белого флага. Двигаясь очень осторожно, не спуская глаз со стен, я выскользнул из-под прикрытия деревьев, глубоко вздохнул, оказавшись на открытом месте, и крикнул. Мышцы ног у меня были как две сжатые пружины, готовые понести меня прочь отсюда, но я поднял руку и замахал ею настолько естественно, насколько был в состоянии.

Реакция была мгновенной. Парапет ощетинился ружьями, и я едва справился с побуждением пуститься наутек. Сверху донесся суровый голос:

– Wer da? Halten Sie zuvor! [74]

– Freund! [75] – закричал я в ответ, держа руки так, чтобы их было видно. – Ich bringe gute Neues! Ich will mit einem Offizier sprechen! Darf ich hereinkommen? [76]

На стене спешно посовещались.

– Bleib da! [77] – прозвучал ответ. – Man soll den Каріtan holen. Steh, und kein Spass, sonst bist du Rabensfutter! [78]

Ничего лучшего я и не предполагал, хоть мне такие подачки для бедных и не особо по душе. Я скрестил руки на груди и стал ждать, пока в воротах не открылась маленькая калиточка и не вышли двое мужчин в черной форме безупречного военного покроя, какой в Сердцевине не видели уже наверное лет сто и напоминавшей о мире, закончившем свои дни в крови, грязи и экстремизме после 1914 года. Их длиннополые мундиры были застегнуты на серебряные пуговицы и перетянуты портупеями из белой кожи; серебряная окантовка тянулась по краям стоячих тесных воротничков и массивных манжет и двумя косичками спускалась вниз вдоль швов на бриджах. Сабли в узорчатых ножнах позвякивали у обоих на поясе, но они держали оружие и в руках. У того, что покрупнее, вышедшего вперед, когда они приблизились ко мне, в руках был маузер, жемчужина инженерной мысли, выглядевшая чересчур современной для изделия конца девятнадцатого века, каковым она являлась. Он был острижен наголо, на голове его сверкала черной эмалью Pickelhaube [79], а усы были нафабрены и лихо закручены кверху. Этакий карикатурный «Ганс», на картинке вызывающий смех, но если столкнешься с ним лицом к лицу и он вдобавок будет неплохо вооружен, то вид его представится уже отнюдь не столь опереточным. Тот, что помоложе, был худенький и поджарый, с длинными рыжеватыми волосами и маленькими глазками на чисто выбритом лице. Но шел он уверенно и враскачку, как атлет, что уже само по себе не слишком радовало. Словом, мне не понравился ни тот, ни другой. Так что самое время, решил я, вспомнить о хороших манерах.

Я поднял руку, и мы обменялись любезностями. Ганс, как выяснилось, был капитан Драговик, а вовсе никакой не Ганс, а второй представился в качестве лейтенанта фон Альберсвега, и оба были офицерами городской стражи Гейленберга. Оба были порядком взвинчены, однако стоило мне сказать, что у меня есть новости о недавней пропаже, причем новости важные настолько, что достойны незамедлительного доведения их до рыцарей, как их поведение резко изменилось. Капитан бросил строгий взгляд, а затем поразил меня, убрав свой жуткий пистолет в кобуру; лейтенант только опустил свое оружие, но капитан дал ему знак, и он последовал примеру старшего по званию.

– Лучше вам пойти с нами, – произнес капитан на вполне сносном английском. – Вы правы, о таких вещах следует докладывать немедленно. Пойдемте!

Его слова вселили в меня надежду, и я, едва ли не подталкиваемый моими провожатыми, направился к воротам. Пройдя под размеренно шагавшими по крепостной стене часовыми, я на секунду остановился в воротах, чтобы бросить взгляд на площадь сразу за ними. Ее я хорошо запомнил, и еще многое, многое другое. В память врезались аккуратные домики, сады и извилистые ленты аллей, пышная зелень, чистый воздух и ощущение полноты жизни и свежести. Но теперь я знал, что стоит за этим: могущество, благодаря которому этот островок не был подвержен влияниям времени, тогда как другие подобные ему места вместе со своими обитателями очень скоро вернутся обратно в Сердцевину и попадут в водоворот истории. Как же я умудрился в первый раз не ощутить ауру этого места? Я чуть ли не въявь видел сейчас светящуюся силу, исходящую от громоздких крепостных бастионов, от благородных классических колоннад, от короны белых облаков, венчающей взмывающие в небо башни. Что я, незряч был тогда, что ли? Нет, лишь на время ослеплен чарами Ле Стрижа.