Облачный атлас

Прошлое приходит в упадок со скоростью времени, но диснеи позволяют ненадолго его воскресить. Давно сровнявшиеся с землей здания и в незапамятные времена разложившиеся лица словно бы говорят: подлинная иллюзия — это ваше настоящее, а не мы. На пятьдесят минут, впервые с начала своего вознесения, я забылась — целиком и полностью. Пятьдесят минут я, сидя рядом с Хэ-Чжу перед экраном, испытывала счастье.

Всего пятьдесят минут?

Ручной сони Хэ-Чжу заворковал во время ключевой сцены, когда у книжного вора, по имени которого назван фильм, случилось что-то вроде удара; лицо его, перекошенное при виде тарелки с бобами, застыло. Из ручного сони Хэ-Чжу раздался паникующий голос:

— Это Си-Ли! Я здесь, у двери! Впусти меня! Случилось страшное!

Хэ-Чжу нажал на кнопку дистанционного ключа, и, когда дверь диснейариума открылась, по пустым сиденьям скользнул клин желтого света. Вбежал какой-то студент с лицом, блестевшим от пота, и поприветствовал Хэ-Чжу. Он принес новость, которая в очередной раз распустила все нити моей жизни. А именно, сорок или пятьдесят принудителей штурмом взяли Факультет Единодушия, арестовали профессора Мефи, а теперь искали нас. Им приказано схватить Хэ-Чжу для допроса и убить меня, как только увидят. Все выходы из кампуса охранялись вооруженными принудителями.

Вы помните, что подумали при этом известии?

Думать я просто не могла.

Теперь мой товарищ излучал мрачную властность, которая, как я поняла, всегда в нем присутствовала. Он посмотрел на свой ролекс и спросил, не схвачен ли мистер Чан. Си-Ли, посыльный, доложил, что мистер Чан отправился на подземную фордовую стоянку.

Человек, которого я знала как аспиранта Хэ-Чжу Има, высвеченный лицом умершего актера, исполнявшего написанную более века назад роль, повернулся ко мне.

— Сонми-четыреста пятьдесят один, я не совсем тот, за кого себя выдавал.

п’реправа возле Слуши и все ост’льное

Наши со Старым Джорджи тропки п’ресекалис’ больше раз, чем упомню, и когда я помру, то и не г’ворите, чего этот ядовитый дьявол не поп’тается со мною с’творить… так шо дайте-ка мне баранины, и я р’скажу вам о нашей первой с ним ’стрече. Жирный такой, со-очный кус, не, не эти ваши плоские горелики…

Мы с Па и Адамом, моим братеем, по слякотным дорогам катили ’братно с рынка Хонокаа. У нас сломалас’ тележная ось, да и одежки вк’нец измызгалис’. Вечер застал нас вдали от дома, так шо мы остановилис’ на южном берегу п’реправы возле Слуши, пот’му шо река Вайпио ярилас’ от мног’дневных ливней и раздулас’ из-за весеннего паводка. Слуша — земля друж’любная, однако б’лотистая, никто не живет в Долине Вайпио, кроме мильона птиц, поэтому мы не собиралис’ ни маскировать п’латку, ни затягивать под кусты телегу, ничего. Па отправил меня искать трут и дрова для костра, а они с Адамом принялис’ ставить п’латку.

Ну вот, а в тот день у меня из дырищи ужас как дристало, пот’му шо я съел в Хонокаа ногу хромой собаки, и я сидел на корточках в чаще железных д’ревьев над оврагом, как вдруг на мне чьи-то глаза, я их почу’с’вовал.

— Кто там? — крикнул я, и все заглушающий пап’ротник поглотил мои слова.

А ты, парень, в темное местечко забрался, прошелестел пап’ротник.

— Назовис’! — крикнул я, хоть и не так громко. — Смотри, нож при мне!

Прям’ у меня над головой кто-то шепнул, Сам назовис’, парень, ты Закри-Храбрец али Закри-Трус? Я глянул вверх и, само собой, сидел там на гниющем дереве Старый Джорджи со скрещенными ногами, а в глазах его г’лодных была такая хитрованская ухмылочка.

— Тебя я не боюс’! — сказанул я ему, хоть, если по правде, голос мой был все равно шо утиное пуканье среди урагана.

Внутри я весь так и трепетал, когда Старый Джорджи спрыгнул со своей ветки, и шо же потом случилос’? Он исчез в неясном порыве ветра, вот так, прям’ у меня за спиной. Ничего там… кроме пухлой жир-птицы, к’торая вынюхивала личинок. Так и напраш’валас’, шоб ее ощипали и насадили на вертел! Ладно, думаю, значит, Закри-Храбрец осадил Старого Джорджи, так-то, и тот отправился охотить других, шо потрусливее будут. Хотел р’сказать Па и Адаму о своем жутком приключении, но ведь истории куда приятнее, когда рот разламывается, п’ремалывая птичьи ребрышки, так шо тихо-тихо натянул я портки, подкрался к этой мясистой перистой стерве… и бросился на нее.

Мадам Жир-птица шо? Проскользнула у меня сквозь пальцев и запрыгала наутек, но я не сдавался, не, я погнал за ней вверх по течению через колдобины и колючие заросли, хрустя сухими ветками и всем таким прочим, и колючки ужас как ц’рапали меня по лицу, но, вишь, у меня была такой жар гоночный, так шо я не замечал, шо деревья редеют, шо водопады Хилаве ревут все ближе, ничего не замечал, пока не выбежал дуром прям’ на прогалину у заводи и не оторопел, увидав табун лошадей. Не, не диких лошадей, эт’ были лошади в кожаной броне, убранной драгоценными камнями, а на Большом острове эт’ означает то’ко одно, ну да, Конов.