Облачный полк

Поезд стал замедляться заранее, город еще не начался, а паровоз загудел, сбросил скорость, за окном поплыли закопченные кусты, сквозь прокрытую сажей листву умудрялись прорисовываться белые цветы шиповника, наверное, недавно расцвели.

Я нетерпеливо поспешил в тамбур, но там уже собралась очередь таких же торопыг, с чемоданами, баулами и корзинами, город приближался и народ томился, обливаясь потом, окуриваясь «Беломором», матерясь и похохатывая. Потом кто-то не вытерпел и открыл дверь, однако прохладней не стало, зато внутрь стала пробиваться машинная гарь, и это тоже не очень-то смутило пассажиров, все хотели вырваться на свободу из раскаленного вагона.

Но станции все не было, долго тянулись промышленные пригороды, элеваторы, трубы и теплообменники, двухэтажные дома дорожных рабочих, кривые улочки, депо с бесконечными вагонами и распотрошенными паровозами, много железа, цементные цеха, и желтая мать-и-мачеха, пробивающаяся между залитыми мазутом шпалами.

Станция выскочила неожиданно, появилась проводница, и по обыкновению принялась ругаться на всех, но никто на нее не обижался, так у проводниц принято. Поезд остановился и стал выпускать людей из душных купе и коридоров.

Писатель ждал меня на скамейке, напротив цветочной клумбы с фиолетовой звездой – видимо, перепутали семена. Я его сразу узнал, писателя, едва он поднялся мне навстречу.

Не думал, что это он.

– Здравствуй, – писатель протянул мне руку.

Виктор. Дохлый неумелый корреспондент, осень сорок второго, испортил две пленки.

Рукопожатие у него было крепким, вырос. Я тоже.

– А вы изменились, – сказал он.

– Вы тоже.

Мы помолчали. Я разглядывал его, он меня.

Виктор. Одет по-московски, дорого. Загорелый. В очках. Наверное, оттого, что пишет много, он же писатель.

Он со мной еще зимой договаривался, в институт присылал письмо и телеграмму, и два раза упрашивал меня по телефону. Мне, если честно не очень хотелось с ним встречаться. Он сообщил мне, что он тот самый Виктор, из сорок второго, и хочет услышать…

А я не знал, что мне ему рассказать, все, что я мог, я сообщил на следствии, в сорок шестом, а потом повторял еще два раза. Но писатель уверял, что его интересует несколько другое. Он хочет сделать книгу, собирает свидетельства очевидцев, их почти не осталось, и он очень обрадовался, когда узнал про меня.

Потому что он не нашел ни одной фотографии.

Я ответил, что фотографий вовсе нет. Я думал, это его немного охладит, но писатель оказался настырный. Через месяц он позвонил еще, а еще через неделю меня опять вызвали. Ну, и намекнули.

Государственная важность, народ должен знать своих героев, большое воспитательное значение для подрастающего поколения.

Так что когда писатель позвонил в очередной раз, я уже не отказался.

– Может… – Виктор помотал головой. – Перекусить?

– Нет, я завтракал. Давайте, наверное, к делу.

Мы прошли через шумный, пахнущий пирожками и пивом вокзал, сели в машину. «Победа». На приборке фотография девушки, красавица. Не просто красивая, красавица. И рядом фото мальчишки, злыдень с луком. Семья.

– Жена, – пояснил Виктор. – А у вас?

– Тоже, – ответил я. – И тоже сын. Все хорошо, слава Богу.

Первый человек. Оттуда.

Иногда я не помню, забываю, иногда не верю, что все оно вообще было. Ведь почти ничего не осталось, белый шрам поперек живота, камера с засвеченной пленкой. И все.

– Вам плохо? – участливо спросил Виктор. – Может, все-таки перекусим?

– Нет, я по утрам не ем.

– Я, в общем-то, тоже… Тогда, наверное, к делу?

– Пожалуй, – кивнул я.

– К делу, к делу… – Виктор потер ладони. – Наверное, я спрошу вот про что. Про фотографии. Это правда? Вы мне писали, и тогда я помню, он что-то такое говорил.

– Правда.

– Почему?

– Он утверждал, что заговоренный. От пуль и фотографий.

Писатель не хмыкнул удивленно, и не усмехнулся, кажется, даже не удивился.

– Я встречал такое, – сказал Виктор серьезно. – Два раза.

– А я один. Почти.

– Почему почти? – писатель снова закурил.

– Его ведь убили. Значит, на самом деле он не был заговоренный. Цыганка его обманула.

Виктор запустил мотор, мы выехали с привокзальной площади и покатили вдоль железки. С этой стороны города было гораздо меньше, через пять минут «Победа» уже тряслась по проселку.

Гнал он быстро, технику не берег и молчал, обдумывал, наверное, вопросы, скорость снизил скорость лишь когда впереди показалась река и мост, деревянный и с виду не очень надежный, висящий над водой на длинных тонких бревнах.

– А вы видели? – спросил он.

– Что? – не понял я.

– Как его убили?

– Нет.

Писатель кивнул.

– Знаете, я потом в Сталинград попал, – сказал он. – Сначала как корреспондент, потом просто, уже не до этого было, сами понимаете…

Я ждал. Наверное, я понимал, что он хочет мне сказать. Догадывался.

– Я видел там… – писатель прикусил губу. – Разное… Странные вещи, это сложно объяснить… Вот вы видели, как горит воздух?

– Нет.

– Воздух, вода, металл, оказывается, они могут гореть как дерево. Это…

Опять замолчал.

– Я, конечно, атеист, но это… Это очень сложно…

– Он погиб, – перебил я. – Тут все просто.