Облачный полк

Щурый поежился и натянул шапку поплотнее. Шапка у него была взрослая и на семилетней башке не очень хорошо держалась, поэтому Щурый ее то и дело нахлобучивал поглубже. В результате шапка приобрела яйцеобразную форму: уши опустились ниже плеч, так что Щурый мог их завязывать, а красная звездочка крепилась почти к затылку.

– Точно убьем, не переживай, – заверил Саныч. – В октябре из Германии свежака нагонят, всем хватит.

– Ладно… – Щурый сморщился.

– Опять щуришься?! Устал? Перемерз?

– Не, разболелось просто. Щелкает опять, вот послушайте.

Он изогнулся, выставив вверх левое плечо, поднял руку и принялся этим плечом хрустеть. Довольно противно так: хруст-хрусть, хрусть-хруст.

– Ну, хватит! – остановил Саныч. – Плечо надо развивать, это да, а чавкать им не надо. Ты вообще дрова пили не правой, ты их левой пили, вот дело будет – плечо постепенно и разработается. А с чего руки в чернилах? Опять писал?

Наблюдательный Саныч кивнул на Щуровы пальцы.

– Ну да, писал. Самолет же должен… Вот я и решил еще написать.

Щурый вдруг застеснялся.

– Мы с Алькой вместе в этот раз написали, – уточнил он. – Вроде как я писал, но ее почерком – у нее красивее. И чернил она меньше тратит, я кляксы часто ставлю. Это ничего, а?

– Что ж хорошего в кляксах? – спросил Саныч. – Это безобразие, меня за них линейкой по рукам лупили.

– Я не про кляксы, а про то, что Алька за меня писала? Это ничего?

Саныч сделал вид, что задумался.

– Ничего, пойдет.

– Вот и я так подумал. Может, те письма не доходили из-за почерка?

– Вполне, – согласился Саныч. – Это запросто. Сейчас каракули некогда читать, сейчас других дел полно. Иди давай, кипятка выпей.

– Ага. Вы приходите вечером.

– Подумаем… Дуй!

Саныч цыкнул зубом.

Щурый согнулся и, поскрипывая плечом, растворился в елках. Это он вообще лучше всего умел – прятаться, показывал как-то. Идет по лесу перед нами метрах в десяти, рассказывает что-то, руками машет – и раз, исчез. На ровном месте – то ли за дерево спрятался, то ли за кочку нырнул, то ли в мох закопался, непонятно. У него и одежка такая, подходящая: пальто драное, грязное, расцветкой в мусор. Я как-то спросил, где это он прятаться так научился, Шурый не ответил. А Саныч головой покачал.

Вернулись к себе. Саныч зажег гильзу, я взялся за печку, растопил за минуту. Теперь я могу растопить печку с закрытыми глазами и очень быстро. И также быстро вскипятил чайник, насыпал в него сушеного шиповника пополам с брусникой – лучше, чем морковный. Хотя морковный тоже можно, особенно если с голода.

– Интересно, что Глебов с этим Щурым возится, а? – спросил вдруг Саныч. – Присмотреть за ним велит. Он меня, кстати, не первый раз уже просит. И сам следит.

– Да он за всеми следит, – ответил я. – За мной тоже. Помнишь, когда я болел? Каждый день приходил, здоровье проверял. Он же командир – ему положено.

– Да, положено…

Саныч разлил чай по кружкам.

– А может, он сын чей-то? – спросил Саныч. – Ну, генерала какого?

– Не. Если бы он чей-то сын был, его давно бы в тыл переправили. Ничейный он. Может, он просто Глебову его сына напоминает – вот и все дела.

– Может.

Стали пить чай. Если честно, то мне уж очень этот чай надоел. Шиповниковый надоел, брусничный, смородиновый, из чаги, из одуванчиковых корней, ромашковый, кипрейный, зверобойный, из других разных трав. Я раньше думал, что чай – он всегда из чая, а оказалось, его можно заварить из самых разных, на первый взгляд, бестолковых растений. И пить, пить – вместо завтрака, вместо обеда и ужина, и в промежутках тоже. Я ненавижу чай, больше никогда его пить не буду. Молоко буду, воду газированную, лимонад…

– Наверное, это его друга сын, – сказал Саныч. – Глебов в Испании воевал, добровольцем ездил. И Финскую прошел, у него друзей много. Вот он его возле себя и держит. Ты чего чай не пьешь? Надоело?

– Надоело, – признался я.

– Ничего. Скоро паек должны выдать, там настоящий есть. И карамельки. Мне тоже надоело, но пить надо.

– Почему?

– Потому же, почему мы сегодня батарейник строили. И за самолетом ходили. Пей.

Я стал пить. Пили молча.

Потом Саныч достал сапоги и начал приводить их в порядок. Самые настоящие, яловые, не знаю, где он их раздобыл, я, во всяком случае, ни у кого из наших таких не видел. Чистил сажей, потом шкуркой от свиного сала, потом капнул воска и тщательно растер до блеска.

– Как? – Саныч погляделся в сапоги.

– Красиво. А тебя пригласили? Не Щурый – Алевтина.

Саныч не ответил.

– Пойдем, да и все, – сказал он через минуту. – Пригласили – не пригласили… У меня подарок, куда я его дену? Еще год ждать? Так через год мы уже не здесь будем.

– Почему это?

– Война кончится. – Саныч стал сапоги надевать. – Может, и не совсем кончится, но на запад переместится точно. А мы за ней. Что нам здесь делать? Хватит, покормили комаров. Смотри, что я приготовил.

Саныч достал из-под своего топчана жестяной ящик, самодельный, спаянный из нескольких кусков жести, с замочком, вроде как сейф. Ключ искал долго, потом плюнул, открыл гвоздиком и достал птицу. Красную, вырезанную из дерева.