Облачный полк

Потрескивание металла – и все, ни стрельбы, ни огня. Крики. В упавшем вагоне ругались по-немецки, орали, затем начали биться окна, и наружу полезли люди. Саныч сжал мне руку и помотал головой – стрелять рано, надо подождать, пока выберутся все. И мы ждали. Стрельба все-таки началась, правда, не с нашей стороны, один из часовых поднялся на ноги и теперь стрелял, не целясь, по сторонам, бестолково, из карабина, правда, недолго – щелк, и он тоже упал вперед, в снег под насыпью.

В вагоне закричали громче, и из окон уже массой полезли фашисты, из тамбура тоже, они выбирались, спеша друг по другу, как крысы с тонущего корабля. Глебов свистнул, громко, по-разбойничьи, наверное, так свистел Разин, подстерегавший с товарищами жирные купеческие караваны. У меня под ухом рявкнул ППШ, и дальше я почти ничего уже не видел, я вжался в приклад автомата и надавил на спусковой крючок.

Саныч учил короткими очередями, но я, конечно, все забыл – лупил мимо прицельной рамки, перед глазами зеленел фашистский вагон с косыми крестами, отороченными белой каймой, и я не видел больше ничего, я ненавидел этот вагон, ненавидел тех, кто выпрыгивал из него. Откуда-то издалека заорал Саныч, стукнул меня в спину, я догадался и отпустил курок.

Саныч бил короткими, зло и уверенно, через мою голову перепрыгивали гильзы, я видел, как падают скошенные немцы, сползают по вагону, валятся в снег, и уже не поднимаются, мертвые. Конечно, стрелял не только Саныч, просто остальных я не видел, я вообще вокруг себя ничего не видел.

Из паровоза выпрыгнул машинист с лицом, залитым красным, упал на карачки и тут же чрезвычайно ловко забрался за колеса, и я понял, что это мой. Я прицелился в колесо и стал ждать, когда машинист высунется. Но он был не дурак и хотел жить, и тогда я стрельнул рядом, в рельс, пули чиркнули по железу.

Я стал стрелять, стараясь попасть между колесами, чтобы пули отскочили и достали машиниста рикошетом, я обстреливал колеса упорно и тупо, и вдруг справа в кадр вбежал немец, и я выстрелил – он наткнулся на пули, упал и пополз, и тогда я прицелился в него уже по-хорошему.

И я снова попал.

Первый убитый мной фашист. Он лежал, свернув голову, лежал и все, не шевелился, как мертвый, да и на самом деле мертвый.

Не так все случилось, неправильно, по-другому. Я должен был видеть его, и он тоже, он должен был понимать, что сейчас умрет… А он в мою сторону даже и не смотрел.

Саныч опять что-то крикнул и показал мне большой палец.

Бой продолжался.

Многим все-таки удалось выбраться из вагона: часть в панике рассыпалась по склону и лежала теперь в снегу, смешанном с грязью и посеченными пулями ветками, другие перекатились через насыпь и залегли в мертвой зоне, третьи укрылись за рельсами и стали отстреливаться. Под второй платформой заработал пулемет. Очухались быстро, гады, жить хотят, партизаны в плен не берут, это каждому фашисту известно.

Ствол пулемета высовывался из-за колесной пары, поворачивался, плевался огненными сгустками, стрелял взахлеб в разные стороны. Саныч опять проорал что-то, и я опять не услышал – окружающий звук причудливо разобрался на составляющие: вздохи паровоза, крики, стрекотание МП и трещотки ППШ, винтовка справа, винтовка слева, с шипением проседали в снег горячие гильзы.

Пулемет смотрел в нашу сторону, я видел это явно, пулеметчик хотел нас убить, он стрелял в нас, ствол смотрел мне прямо в лоб, я видел, как вылетают пули, я тоже захотел убить его, забыл про машиниста. Поменял магазин, попытался прицелиться. Это было трудно – целиться, хотелось не целиться, хотелось лупить, лупить, мне бы самому пулемет, из меня получился бы прекрасный пулеметчик, я все вижу…

Стал бить по пулемету. Короткими, как положено, раз, два, три. Пули чиркали по танковой броне, по рельсам, ППШ плясал, и рвался из рук, хотел получить самостоятельность, нет от меня никакого толку, очередь и еще раз очередь, и я нащупывал гранату, но Саныч перехватил ее, примерился и метнул. Граната описала крутую дугу и упала на платформу, закатилась под танк и взорвалась там.

Пулемет заглох. Остальные немцы еще отстреливались. То есть стреляли, без толку совершенно, правильно Саныч сказал – не попадут. Отстреливались человек десять или двадцать, не знаю, уже тоже мертвые. То есть они еще двигались, но они уже были мертвыми, я это ясно видел, их надо было еще немного подтолкнуть, помочь…

Кто-то кинул зажигалку. Она разбилась о край платформы, и огонь стек вниз и побежал между рельсами. Мертвецы ползли, стараясь найти удобное местечко для смерти, а один сидел, схватившись за живот. Я прицелился, Саныч схватил меня за бок, уронил, так что очередь я выпустил уже в небо.