Облачный полк

– Чтобы Леонид что-то сказал. Ну, вроде как: «Велика Россия, а отступать некуда…» Понимаешь? Я, конечно, могу сам придумать, но хочется от непосредственного участника.

Виктор уставился на меня.

А я пытался вспомнить, что он сказал тогда.

Виктор ждал. Он снова курил, грозил кулаком собаке, оккупировавшей «Победу», Лида гремела посудой и что-то напевала.

– Я вспомнил.

В руках у Виктора опять оказался блокнот, карандаш, он привычно поправил его ногтем и в нетерпении нарисовал в блокноте знак параграфа.

Глава 15

– Так ты расскажешь? – спрашивает Вовка.

– Расскажу, – отвечаю я. – Как-нибудь. Только я не все помню, путаюсь. Сам понимаешь, сколько времени прошло. И как будто не я там был…

Вовка понимающе кивает. Да, возраст, тут ничего не поделаешь – годы, склероз, маразм, талончик к доктору Альцгеймеру.

– Но главное-то помнишь? – Он смотрит на меня с прищуром.

– Главное? Главное, пожалуй, помню. Только сейчас все равно времени не хватит…

– Не сейчас, потом. В следующую субботу, ладно?

– Субботы не хватит.

Вовка смотрит в сторону залива.

– Ну и хорошо, пусть несколько суббот, это даже лучше. Это надо сохранить.

– Что? – не понимаю я.

– Твои воспоминания. Для будущих поколений.

Вовка серьезен. Его очень интересуют будущие поколения: к моему юбилею он выжег на кленовой доске наше семейное древо вплоть до восемнадцатого века. Увы, мы оказались отнюдь не аристократами. Вовка был этим, помню, разочарован немного. Я его успокоил, сообщив, что мой сын, его дедушка, служил в Кремлевском гарнизоне. Сие, между прочим, приравнивается к службе в Кавалергардском полку Его Императорского Величества. И в свою очередь влечет за собой дарование потомственного дворянства, так что если бы сейчас на дворе у нас стояло самодержавие, он, Вовка, был бы дворянином аж в третьем колене. Вовка обрадовался и стал придумывать герб, щит, ленты, дубовые листья, – все как полагается, даже девиз какой-то.

– Надо все записать на видео, – рассуждает Вовка. – И мемуары еще, сейчас это модно – мемуары. А потом отдельной книжкой выпустить – с фотографиями, с документами. Здорово ведь?

– Прекрасно.

– Так и сделаем. Я с папкой поговорю и с дедушкой, пусть они тоже что-нибудь вспомнят.

– Вспомнят, наверное, – соглашаюсь я.

– У мамки тоже дедушка был, – рассуждает Вовка. – Он, кажется, на флоте воевал, я фотографию видел. А другой в плену сидел, это тоже интересно… Надо все хорошенько разузнать. А что это там еще… – Вовка вглядывается в сундук. – Ты конфеты, что ли, хранишь? «Птичье молоко»… Не, мне не нравится «Птичье молоко», оно в зубах застревает. Тяжелая…

Вовка открывает коробку, задумчиво хмыкает.

– Альбом… Английский какой-то художник… Можно?

Я киваю.

Вовка поддевает обложку, двумя пальцами, бережно, как старинную пластинку, извлекает альбом, кладет на стол, читает:

– Yephim Chistyakoff… Ну, имечко… Йепхим! У нас в классе есть один Боромир, помнишь, я рассказывал? Вот тоже родители удружили, Йепхим…

Вовка хихикает, разглядывает обложку, морщит лоб.

– Английский, значит, художник. В Лондоне напечатано.

– Просто из Англии привезли, – объясняю я. – У нас этого художника не очень хорошо знают, а там лучше…

– Понятно. А ты чего его хранишь?

– Нравится.

– Ну-ну…

Вовка с видом знатока листает альбом.

– Смешные картины. Тупые какие-то… и нарисовано тяп-ляп… но мне что-то тоже нравятся. Вот эта, с глухарем… А чего он такой большой-то, с девчонку ростом?

– Не знаю. – Я пожимаю плечами.

Вовка берет из коробки лупу, читает, сминая языком звуки:

– The Black Grouse King… Какой-то король черный… Черный король…

– Тетеревиный царь, – подсказываю я.

– А, точно, царь. Сразу видно, ясно все. Яблоко огромное, народ на телеге его волочет… Яблоко всеобщей радости…

Переводит Вовка.

– Ну да, с такого яблока обрадоваться можно, это точно… А чего вот не ананас? Ананас всеобщего счастья! Мне ананасы больше нравятся.

Он листает альбом дальше, но уже неторопливо, вглядываясь в каждую репродукцию.

– Нормально… – присвистывает Вовка. – Ничего себе картиночка – два на три метра, на целую стену…

Он снова подносит к носу лупу:

– Известная… Наиболее известная картина мастера… Тысяча девятьсот сорок третий год… Ого! Сорок третий! Ты как раз воевал тогда… А называется-то как… Heavenly Host… Heaven это небо, Host это…

Вовка кусает губу.

– В компьютере есть хост, только не помню, как он переводится. Host… Небесный хост, короче. А кто все эти люди, а? Ничего себе – народу тысяча, наверное… И сзади еще тени. Будто выступают…

Он приближает лупу к бумаге, разглядывает пристальнее изображение, водит стеклом, бормочет.

– Как будто фотография сделана, как живые все… А некоторые как мертвые… Вот у этого вся тельняшка в дырках от пуль, а на ногах стоит. Улыбается еще. А вот этот еще… Стой-ка… Это же Гагарин… Точно, Гагарин! И шнурки развязались!

Вовка уже не смеется, лицо серьезное, напряженное, губами шевелит.

– Гагарина знаю… А почему это? Почему тут Гагарин? Написано же – сорок третий?

Я пожимаю плечами.

– Точно ведь, Гагарин. А это крылья? Или тени… И в сорок третьем…

Вовка щурится через лупу, смотрит на меня. Я молчу.