Обладать и принадлежать

В огромной с высокими потолками белой комнате лежал Михаил. В черном костюме, белой рубашке, с зализанными волосами, в блестящих ботинках – на столе. Окно было раскрыто настежь, будто проветривали помещение, отчего волосы шевелились у него на голове, как у живого.

В комнате на стуле сидел Господин и вглядывался в лицо сына.

Он стал слышать странный звук – и звук этот стал нарастать. То ли стон, то ли плач его Михаила. И нарастал он откуда-то сверху.

– Ри! Ри!.. – неслось отовсюду и ниоткуда конкретно.

Господин встал и выглянул в соседнюю комнату – там сидели женщины в черном, мужчины стояли отдельно у окна. Он захлопнул дверь. Стон опять вернулся, уже отчетливее:

– Рита! Рита! Рита!.. – плакал голос его сына. Тогда Господин наклонился к нему, сказал:

– Сейчас-сейчас… – закатал у мертвого рукав пиджака и сделал ему укол, достав заготовленный для себя шприц.

Отбросил в угол далеко от себя шприц, закрыл лицо рукой, отошел.

И действительно, стон Михаила стал затихать, меняться на облегчительный вздох и совсем стал неслышим для Господина, как будто душе умершего стало небольно…

Дома Рита легла в ванну. Брала и роняла в воду книги, не пытаясь читать. Если она поворачивала голову в одну сторону – капля крови сползала по белому скату прямо перед ее глазами, в другую – та же капля крови медленно проползала мимо ее зрачков.

Осев на дне, книги просвечивали своими названиями сквозь толщу воды. Надела белое платье и фату, которые, оказывается, хранила в сундуке. Наряженная, легла на кровать, навела на себя маленькое ручное зеркало и, обращаясь к своему отражению, говорила:

– Это ее последнее изображение. Больше ее никто не видел! Ни на дальних расстояниях, ни на ближних… А что, разве вы ничего не знаете, что Рита двадцать пятого числа умерла?..

Потом она встала, резала лимоны на дольки и раскладывала их по книгам между страницами. Потом пошла на лестницу. Найдя хоть один окурок на ступеньках, тут же докуривала его. Ее спугнул гул лифта… Она прыгнула назад в свою разгромленную квартирку. Легла на подоконник, целуя себя в плечи… Потом сама себе целовала руки, как будто сама себя жалея, ведь никто ее больше не мог утешить.

Очнулась от резкого телефонного звонка. Голос в трубке сказал:

– Ну, хорошо, сегодня в пять. Но только две минуты! – И раздались гудки.

Она посмотрела на часы на стене – без пяти минут пять – но еще не светало. Она стала готовиться, подвела глаза, губы и румяна. На спутанных волосах старательно усаживала фату с небольшой короной с искусственными бриллиантами, она съезжала набок. Ровно в пять позвонили в дверь. На пороге стоял Михаил: бледный, в несвойственном ему, как дедушкином, костюме, в белой рубашке. Он, постояв, вежливо зашел. Сел за стол, она пододвинула ему чашку с чаем. Он ласково и зачарованно посмотрел на нее, как издалека. А она, сложив руки на шее, смотрела на него. Он наклонил голову. Сказал не своим, а совсем молодым-молодым голосом, как детским:

– Там так весело! Но я не встретил Георгия.

В часах что-то зашипело – вдруг время истекло, и он встал, как солдатик. Механическими шагами вышел, даже не оглянувшись. Дверь скрипнула, и он исчез.

Она закричала.

В открытое окно намело небольшой сугроб. На подоконнике сидела ворона. Длинная занавеска выворачивалась наружу. Ветром ее задуло в огонь на плите, который она не выключала… Занавеска загорелась. Когда она уходила, один раз оглянулась с улицы: в окне полыхали теплым огнем занавески.

На ветровом стекле, засыпанном снегом, она написала указательным пальцем: «Не ищите меня никогда. Ри…» – но имя не дописала, отвлекаясь на карканье ворон в небе.

Снегопад засыпал надпись.

Она тронулась не спеша, присматриваясь к земле, подбирая на ходу бумажки, увлекаясь и отдаляясь, все дальше и дальше от дома, собирая мусор в красивую лакированную сумку, которую когда-то носила в «мирной» жизни. Постепенно в нее набиралось – торчали пакеты из-под молока, грязные и мокрые упаковки, даже туфель на высоком каблуке…

Господин подъехал к дому Маргариты. Он был совсем один. Он посигналил под ее окнами своей «специальной» трелью. Вышел из машины, вгляделся в пустое окно – оно было раскрыто, и ветер выворачивал и трепал длинную белую занавеску, обгорелую с одного края. Несколько ворон, каркая в наступающих сумерках, летали вокруг окна – занавеска мешала им сесть. Старая женщина с мусорным ведром сказала ему с досадою и укоризненно:

– Она ходит с колбасой у метро.