Обладатель Белого Золота

— В этом виноват я, — сказал Хоннинскрю с глубоким вздохом. — Юности свойственны буйство и безрассудство, но та отметка всегда служила напоминанием о том, как мало я о нем заботился. Брат был моложе меня на несколько лет — по великанским меркам это совсем пустяк, но все же я считался старшим. Конечно, лет каждому из нас было куда больше, чем сейчас тебе, по нашим понятиям тогда мы едва вступили в пору возмужания и лишь начали практиковаться в столь любимом нами мореходном деле. Глаз Земли еще не снизошел на него, и вся разница между нами сводилась к этим нескольким годам да мальчишеской глупости, которую, впрочем, он перерос раньше меня. Он расстался с юностью до поры, к чему, признаться, приложил руку и я.

В те дни мы совершенствовали свои мореходные навыки на маленьком каменном суденышке с одним парусом, подвижным гиком и парой весел — на тот случай, если моряк не управится с ветрилом или потеряет ветер. Такие ладьи у нас зовутся трискалами. Имея навык, управлять трискалом можно и в одиночку, но мы чаще плавали вдвоем. Мы с братом не любили разлучаться, а «Пенный Змей», наш трискал, был отрадою наших сердец.

Как и все ученики, мы с удовольствием участвовали во всяческих гонках и состязаниях, что было прекрасным способом и себя показать, и отточить свое мастерство. Чаще всего соревнования устраивали в большой гавани близ Дома: это позволяло заплывать достаточно далеко, чтобы трискал можно было считать вышедшим в море, но в то же время оставаться на виду на случай, если он перевернется. С учениками такое случалось частенько, но мы с братом, несмотря на молодость, не оконфузились ни разу. Мы бы со стыда сгорели. Ну а когда гонок не было, мы неустанно тренировались и старались изыскать способ в следующий раз непременно взять верх над нашими товарищами.

Курс в гавань обозначался просто. Одним ориентиром служил установленный специально для этой цели буй, а другим — заостренный белый утес, словно бы кусающий небо, — у нас его называли Соленым Зубом. Не раз и не два мы огибали эту скалу, проверяя свое умение ловить ветер, лавировать и набирать скорость…

Голос Хоннинскрю слегка смягчился: воспоминания молодости помогли ему хоть на время забыть о горе, но головы Великан так и не поднял. Ковенант не сводил с него глаз. Казалось, что безыскусный рассказ капитана, звучание его голоса, перемежавшееся с плеском волн, преобразили саму атмосферу каюты.

— Мы с братом хаживали этим курсом чаще других юношей, потому как нас неудержимо влекло к себе море. Это не прошло даром. Мы стали выделяться среди своих сверстников, что вполне удовлетворяло Морского Мечтателя. Он был истинным Великаном, и радость состязания значила для него больше, нежели победа. Надо признаться, что я в этом отношении не столь достоин славы своего народа, ибо никогда не прекращал мечтать о первенстве и искать возможности его добиться.

Случилось так, что в голову мне пришла весьма удачная — так, во всяком случае, я тогда считал — мысль. Я тут же бросился к Морскому Мечтателю и стал подбивать его немедленно выйти в море на «Пенном Змее». Мне не терпелось поскорее проверить свою догадку на практике, но в чем она заключалась, я хранил в тайне от всех, даже от брата. Полагая, что сделал великое открытие, я желал приберечь признание для себя. Но брат ни о чем не расспрашивал: выход в море сам по себе был ему в радость. Вместе мы подвели «Пенный Змей» к бую и, поймав ветер, на полной скорости понеслись к Соленому Зубу. Денек выдался великолепный, столь же прекрасный, как и моя задумка. Небо было безоблачным, свежий ветер наполнял парус, суля быстрый бег трискалу и волнующее чувство риска нам. Разрезая белую пену на гребнях волн, «Пенный Змей» мчался вперед, и вот перед нами уже замаячил Соленый Зуб. Совершить поворот и обогнуть скалу на таком ветру непросто — неверно взятый галс может сбить суденышко с курса, а то и перевернуть его. Но меня ветер не пугал, ведь я придумал неслыханный способ быстрого разворота.