Обладатель великой нелепости

Он потянулся за пачкой сигарет, лежавшей на переднем пассажирском сидении. И вдруг заметил, как в зеркальце заднего обзора мелькнуло… чужое лицо.

«Что ты имелаа-а?!.»

Мгновенно позабыв о сигаретах, Герман резко выпрямился.

«Что ты имелааа-а?!! Аааа-а!!.»

Он испытывал острое желание оглянуться назад, но вместо этого вырубил приемник.

Герман еще несколько секунд продолжал вести машину, зафиксировав замерзший взгляд в точке, которая находилась в пяти метрах от передних колес «BMW». Несущийся навстречу асфальт шоссе почти загипнотизировал его…

«…Аааааа-а-а-а!!!!!» – все еще вопил у него в голове голос Кортнева.

Герман буквально заставил свою ногу ударить по тормозу. На миг ему даже показалось, что нога не желает подчиняться.

«BMW» издал тошный скрип, машину едва не развернуло на 90 градусов. По счастью, в тот момент сзади никого не оказалось, чтобы войти в жесткий контакт. Ремень безопасности едва не вдавил грудь Германа в позвоночник.

За ту долю секунды, пока он поворачивал голову назад, в его мозгу успел пройти целый геологический период, словно его разум ускорил в несколько тысяч раз мыслительные процессы; сотни вопросов уже получили сотни предполагаемых ответов, а воображение успело нарисовать множество возможных картин и их дальнейшее развитие в нескольких направлениях.

Однако… на заднем сидении никого не оказалось.

Где-то на дальнем плане через окно был виден черный извилистый след от стертых покрышек.

Галлюцинация?

Герман отстегнул ремень безопасности, потер ноющую грудь, затем снова повернулся назад и для верности заглянул за спинки кресел.

Никого.

Что-то вновь зашевелилось в его подсознании, на сей раз гораздо сильнее и настойчивее. Он сделал медленный глубокий вдох, потом – выдох; сердце стало понемногу замедлять ритм.

Сзади просигналила какая-то машина.

Герман, как во сне, завел «BMW» и съехал на обочину.

Он не хотел верить в то, что увидел в водительском зеркальце, он не желал в это верить! Но его руки ночью…

«Не пытайся обманывать себя, ничего из этого не выйдет. Ты отлично знаешь, что ты видел. Ты не можешь себе бесконечно врать, что ни о чем таком не начал догадываться еще прошлой ночью. Это было и продолжает происходить. И все это время ты об этом знал! Будь мужчиной и посмотри наконец правде в лицо».

Герман медленно протянул руку к водительскому зеркальцу и повернул его на себя.

Да, это был он.

* * *

На оставшемся до города отрезке пути Герман заставил «BMW» показать все, на что тот был способен; временами стрелка спидометра переваливала за отметку 180 километров в час. Когда-то именно так загоняли лошадей (благо мощный мотор «BMW» мог разогнаться и за 200, если бы покрытие дороги было лучше).

Герману потребовалось около получаса, чтобы вновь взяться за руль, тем не менее, он несколько раз едва избежал столкновения при обгоне с несущимся по встречной полосе транспортом.

Перед глазами с детальной четкостью продолжала стоять картина, которую продемонстрировало водительское зеркальце.

Да, это был он. И это не было ни галлюцинацией, ни случайной игрой воображения.

Когда зеркальце рассказало Герману, каким за ночь стало его лицо, наконец, все то, что пыталось достучаться из его подсознания, сумело вырваться на поверхность. Он не мог больше заставить замолчать вопившие в его голове голоса, которые настойчиво твердили о том, что он понял еще ночью. Утром он вел себя, как человек, которому переехал ноги трамвай, но он продолжает убеждать себя, что ужасная боль это просто от ушиба и его ходули на месте, в то же время понимая, что если он приподнимет голову, то увидит…

Когда он снова увидел свое лицо, то не смог удержаться от крика. Не потому, что оно стало другим или, вернее, не только потому. Его заставило закричать именно то, что оно было узнаваемо, – прежде всего это. Если бы его лицо изменилось настолько, что он не смог бы признать его своим, то все, наверное, воспринялось бы иначе. Но в том и был весь ужас: изменения коснулись того, что ему было знакомо, – его собственное лицо, которое за все годы жизни он знал и изучил больше и лучше, чем что-либо другое. Оно состарилось. Так, будто за одну ночь он повзрослел лет на двадцать пять или тридцать. Примерно вот так он мог бы выглядеть в пятьдесят пять-шестьдесят, имея уже научившихся хулиганить внуков.

Однако оно не просто постарело – оно стало… Несколько минут Герман с ужасом рассматривал свое лицо в зеркальце (в этом присутствовала даже некоторая доля злой иронии: в маленьком прямоугольнике он мог видеть только небольшую часть лица – отдельно глаза, или рот, или скулу… потом все это приходилось складывать в воображении в одну картину, как увлекательную мозаику на досуге). Затем Герман начал ощупывать его рукой; сначала одной, потом двумя одновременно. Ладони скользили по одрябшей потускневшей коже, задерживаясь в тех местах, где попадались особенно глубокие и неестественно рельефные морщины. Он осторожно касался набухших под глазами мешков, будто боялся, что от неосторожного движения они могут лопнуть, и по его щекам растечется что-то мерзкое и липкое.