Облака над дорогой

Мы подсчитали, сколько надо за вход в сад Госнардома и сколько — на американские горы. Не хватало восьми копеек.

— Идем походим и будем все время смотреть вниз, — предложила Маргарита. — Может, и найдем какую-нибудь монетку.

Мы так и сделали. Вскоре возле клетки барсука мы нашли двугривенный.

— Спасибо, дорогой товарищ барсук! — с поклоном сказала Маргарита.

Над американскими горами стоял визг. Некоторые катающиеся визжали так, для интереса, а некоторые взаправду. Мы с Маргаритой молча сидели в открытом вагончике, в первом ряду, и прямо под ноги нам летела пропасть; а потом мы вдруг ехали прямо в небо. Но все окончилось слишком быстро, а больше денег у нас не было. На оставшиеся от находки двенадцать копеек мы купили три арапчика и съели их на ходу. Арапчиками называются отбракованные, битые, почерневшие яблоки; стоили они очень дешево.

Мы вышли из сада Госнардома и пошли проспектом Максима Горького к памятнику «Стерегущему». Когда мы поравнялись со зданием Биржи труда, мы заметили, что перед ним почти никого нет. В прошлом году здесь еще толпились безработные, а теперь их почти что и не было.

— Скоро Биржу труда закроют, — сказала Маргарита. — Когда мы пойдем работать, нам уже никакой Биржи труда не понадобится. Папа мой говорит, что теперь уже от ворот принимают. Прямо на завод приходит человек — и его оформляют. Вот здорово!

— У нас в квартире один бывший безработный живет, он слесарь-инструментальщик, — сообщил я. — Он уже два года работает, даже на мотоцикл копит. Он уже себе подержанного «Индиана» присмотрел. И ты знаешь, как он копит деньги на это дело?

— Ну как?

— Он на себя не надеется, боится растратить. Он после каждой получки стучится к нам и бросает деньги в форточку — не за окно, конечно, а между рамами. Он знает, что до весны тетя Аня раму ни за что не откроет.

— А по-моему, это буржуазная выдумка — рабочему покупать себе мотоциклет, — серьезно сказала Маргарита. — Ведь мотоциклет — это вроде как бы половина автомобиля, а автомобиль — это заграничная буржуазная роскошь. И значит, этот твой сосед хочет стать полубуржуем.

— А я о велосипеде мечтаю, — сознался я. — Это ведь ничего?

— Велосипед — это другое дело, — ответила Маргарита. — Это — спортивный прибор, ты на нем своими ногами вертишь. Папа мой говорит, что в будущем у всех велосипеды будут, как сейчас носовые платки.

Я схватился за карман и убедился, что у меня сегодня носовой платок есть. Ну, значит, и велосипед со временем будет, — подумал я.

Тем временем мы дошли до Кировского проспекта, который тогда именовался улицей Красных Зорь и был покрыт не асфальтом, как сейчас, а деревянными торцами. Свернув к памятнику «Стерегущему», мы долго смотрели на него. Он и тогда был таким же, как теперь, — ведь на то это и памятник. Только вода из открытого кингстона тогда не текла — воду провели позже.

— А страшно все-таки умирать так, — сказал я Маргарите, глядя на бронзовых моряков. — Хотя, знаешь, лучше уж так, чем как-нибудь по-другому.

— Лучше уж так, чем по-другому, — согласилась Маргарита, и мы пошли домой.

На обратном пути, когда мы опять шли по Среднему, я показал Маргарите киоск, где торгует папиросами дядя Боба.

— Это замечательный человек, — сказал я Маргарите. — Стихи пишет за пять минут, и о чем угодно. У него даже справка о невменяемости есть. Жаль, что мы все деньги истратили, а то бы я купил сейчас папирос, а он бы стихотворение к папиросам добавил.

За эти годы дядя Боба заметно постарел, но был еще бодр. Ларек его теперь был не оранжевого цвета, а зеленого. И папиросы теперь тоже были другие. Уже не было никаких «Сафо», «Американов», «Сальве» и «Трезвонов». Папиросы теперь назывались «Блюминг», «За индустриализацию», «Шарикоподшипник», «Трактор», «Беломорканал», «Кузбасс».

Едва мы миновали ларек дяди Бобы, как нам навстречу попалась змея Лиза. Она шла с черной папкой для нот, вид у нее был очень деловитый. Когда она увидела нас, вид у нее стал еще деловитее. Она быстро прошла мимо.

— Ты видела Эту, которая нам навстречу попалась? — спросил я Маргариту. — Это мой враг номер первый. Я тебе еще расскажу о ней.

— По-моему, она симпатичная, — сказала Маргарита. — Чего ты к ней придираешься?

— Слишком много я от нее вытерпел, чтобы считать ее симпатичной, — ответил я. — Вот она нас заметила и теперь дома будет надо мной издеваться, что я с кем-то под ручку хожу.

— Что ж тут такого, что под ручку?

— Для нас — ничего такого, для нее — все такое. Она слишком серьезная. Я потому и говорил тебе, чтобы ты не становилась слишком серьезной.

— Ты в субботу приходи опять к Смоленке, — сказала Маргарита. — Может быть, Колька мотор наладит, и мы под мотором в залив поедем. Приходи к одиннадцати.

На следующее утро, когда я умывался в кухне, Лиза сказала:

— Рано ты начинаешь бегать за Всякими. Думаешь, я тебя вчера не видела с Какою-То Там?

— С кем хочу — с тем и шучу, — ответил я. — Ты мещанка, ты не понимаешь товарищеских отношений.

— Это ты мещанин недорезанный. Под ручку гулять — это не товарищеские отношения, это мелкобуржуазный уклон.