Область личного счастья. Книга 2

Школу только что отстроили, в классах остро пахло сохнущей древесиной и свежей смолой. Кругом важно шумела тайга. Сейчас там строится огромный бумажный комбинат и город, и, наверно, старые почерневшие домишки подслеповато и испуганно взирают на праздник новой жизни.

— Так, значит, у него отец жив? — задумчиво спросила Марина. — Даже Катя об этом не знает…

— Я думаю, Петр и сам не знает, жив его отец или нет. Он замечательно это умеет делать — не знать того, что невыгодно. Впрочем, сам Обманов-старший учил сына мудреному искусству жить. Драл он Петьку нещадно. Чаще всего вицей — прут березовый, перекрученный. Плоты им связывали. Драл и приговаривал: «А мы хитрована — раз, а мы хитрована — два! Хитруй, хитрован, да не попадайся». От вицы занозы оставались, я их из Петькиного зада множество повынимал. Он не плакал, а только всхлипывал и, посапывая, грозился: «Я тебя, лешак, дай срок, обману так обману».

Отец похаживал по избе на кривых ногах и удовлетворенно хохотал, встряхивая волосатой башкой:

— Ага. Дошло. Вица-матушка, хотя и по заднице бьет, а ума в башку прибавляет.

Потом останавливался возле лавки, наблюдая, как дружок Павлушка врачует сыновьи поротые ягодицы и умилялся:

— А то, что вы в дружбе живете, — это хорошо. Это главное. Держитесь друг за дружку, ребята, не выдавайте один другого. Эх вы, мальцы-огольцы. Подрастайте — ума набирайте.

И он тут же, у жесткого ложа высеченного сына, щедро рассыпал зерна своей мудрости:

— Чужого не бери, однако рот не разевай, что закон не запрещает, хватай: это — твое. Сверх сил не бери, а видишь себе по силе — держи. И с людьми обращение знай. Не груби. Лаской да уговором действуй. Видишь, человек сильнее тебя — не отступай. Приглядись к этому человеку, походи вокруг, да все с почтением и приятным разговором. Тут он сам в своей силе прореху обнаружит. Вот и пользуйся. У самого умного человека дурости тоже достаточно.

Увлеченный собственным красноречием, он подсаживался к сыну и, тормоша его, быстро и внушительно говорил:

— Умного не бойся — он весь на виду; опасайся дурака, он под умного всегда рядится: дурость-то не всякому охота показывать. Ты на него понадеешься как на умного, а он-то и подведет. Кроме всего, в каждом человеке два качества: у дурака ум есть, а в умном — дурость, в добром — жадность, а в скупом — доброта. Вот за это второе вещество и берись. С этого конца и начинай его жрать — никогда не подавишься.

По-видимому, сам он умело пользовался чужой глупостью. Организовав артель лесорубов, он заключал с различными организациями договора на поставку древесины. За короткое время ему удалось построить себе дом и завести хозяйство, которое целиком лежало на жене, здоровой, широкозадой бабе, такой тихой и безответной, что Павлушка Берзин даже не слыхал ее голоса, хотя большую часть своего досуга проводил в обмановском доме.

Сам Обманов дома бывал редко. Недалеко от деревеньки Край-бора построил он себе избушку, где и жил целыми месяцами. На время каникул он брал к себе сына и его друга. За лето ребята дичали в тайге так, что, возвратясь в школу, долго не могли привыкнуть к порядку.

Павел, более подвижной и сообразительный, входил в норму скорее чем Петр, который вообще на учебу был туповат, но как-то всегда умел вывернуться. Эта способность сына умиляла отца.

Сам Обманов не брезговал мелким жульничеством. Любил зажать копейку при расчете с артелью. Поговаривали, что и его дом, и хозяйство построены именно из этих копеек. Но сколько вору ни воровать, а бывать ему битым. Наверное, уж на очень крупную копейку позарился Петр Обманов. Лесорубы затаили злобу. Они не грозили ему, эти молчаливые, хмуроватые мужики. Соблюдая глухой закон тайги, они подпилили лесину и в подходящий момент уронили ее на подрядчика.

Придя в себя, Петр Обманов услыхал как те же мужики, бережно выпрастывая его изломанное тело из-под могучих ветвей сосны, громко недоумевали — Да какой же лешак сунул тебя, Петра Трофимович, под ее, окаянную?

И он тоже в тон им хрипел, выплевывая пузырьки кровавой слюны:

— Ох, ребятка, кто не грешен…

— Ну, помни же, — втолковывали лесорубы, — в артели виноватых не бывает.

И дружно, если кто из несших оступался на кочке, орали:

— Гляди под ноги, черт, человека несешь!

Приехал участковый милиционер. Началось следствие. Петр Обманов, свистя грудью, сказал:

— Виноватых не ищи, сам знаешь — тайга и умного научит. Сослепу я туда сунулся, я и виноват сам себе.

Отлежался Петр Трофимович и снова принялся за старое, но уже с оглядкой. Здоровья поубавилось, и стал он похож на ту вековую сосну, у которой и ветви посохли, и кора мхом поросла, а она все скрипит, и скрипу этого хватит еще на век.

Закончив семилетку, друзья поехали в город и поступили работать на завод. Служба в армии разлучила на время, но встретились снова и решили больше не расставаться и всегда поддерживать друг друга.

Еще будучи в армии, начал Павел Берзин писать в газету. Его очерки помещали и очень хвалили. Вернувшись на завод, он послал в областную газету очерк. Напечатали. Это событие и определило его дальнейший путь.