Область личного счастья. Книга 2

— Понимаю. Я-то понимаю, — заговорил он, но Тамара положила руку на его колено и заговорила убежденно:

— Вот слушай: есть у нас девчонка в классе. Худая такая и все о душе говорит, о боге. Потом мы дознались: у нее мать сектантка. Мы ее зовем «скиля», это по-нашему скелет. Такая она вся унылая и желтая. Ей, конечно, очень скучно жить. А тебя я даже не понимаю.

Гриша молчал. Тамара откинула тяжелую косу за спину и торжественно закончила:

— Если я люблю жизнь, значит, не такая-то она скучная. Не выдумывай, пожалуйста. Тем более, ты тоже очень любишь жизнь.

Гриша и сам никогда не думал о том, что жизнь бедна. Особенно его жизнь. Она даже наверняка очень богата событиями. И события эти волновали его, заставляли думать и принимать в них участие. А сказал он так — только для того, чтобы порисоваться перед сестрой: пусть она увидит, какие высокие, не всем доступные мысли волнуют его. Но этого не получилось. Он увидел, что Тамара непринужденно развеяла серенький туман его слов и весело, как котенок, треплет его мысли, так что от них только пыль летит.

Тамара взяла Гришину руку и погладила ее, что на их домашнем языке означало: «Не сердись на меня, я больше не буду». Гриша тоже погладил ее руку и засмеялся:

— Ну, конечно, о любви я тоже напишу. И совсем для этого не надо самому отчаянно влюбиться. А вот как отец с матерью. Я ведь их отношения с самого начала видел. Они очень скрывали, даже сами от себя.

Тамара вдруг нагнулась к брату и, расширив глаза, очень тихо сказала:

— А ты знаешь, только это пока тайна, кроме меня, никто не знает. И ты, смотри, никому. Дай самое честное.

— Самое честное: никому.

— У мамы будет ребенок. Я сама слыхала, как она говорила отцу.

Подавленные важностью семейной тайны, в которую удалось проникнуть не совсем честным путем, они долго молчали. Далеко на станции коротко и пронзительно свистнул паровоз, словно вонзил в тишину тонкую иглу. Тамара сидела не шевелясь, напряженно думая, как Гриша отнесется к новости, которую отец и мать пока никому не открывают.

Он сказал виновато и растроганно:

— Чудаки, зачем же они таятся…

— Они нас стесняются. А разве это стыдно? Ведь они — муж и жена.

Гриша решительно поднялся.

— Это их дело, сестренка. Иди-ка ты спать. Наверное, уже час. Скоро солнце взойдет, а мы тут полуношничаем…

Уснул он мгновенно, а когда проснулся, то понял, что спал очень недолго. Веранду заливал малиновый свет пламенной северной зари. Толя лежал на боку, в позе велосипедиста, мчащегося во весь дух. Сверкающий велосипед стоял у его постели, наводя на мысль о тех отчаянных переделках, в которые неминуемо попадет сегодня он со своим хозяином.

Быстро одевшись, Гриша прикрыл брата своим одеялом и тихо вышел на крыльцо.

В огненном зареве над черными зубцами леса плавилось огромное солнце. Все казалось нарисованным только двумя красками — красной и черной. Длинные черные тени лежали на земле, курившейся паром. Казалось, и земля и крыши домов тлеют, охваченные жаром.

Утром, собираясь на работу, Афанасий Ильич спросил:

— Гриша спит?

— Спит, — улыбнулась Ульяна Демьяновна, — после города в тайге, знаешь как спится.

Поспешно закалывая негустые свои волосы шпильками, она поглядела в окно, затянутое от комаров марлей, и предупредила:

— Умываться будешь, не стучи умывальником. Сказал бы Толечке, пусть умывальник перевесит. На дворе умываться можно. Отбивается от рук парнишка. Три раза говорила. Тебя еще слушает как-то.

Осторожно приоткрыв дверь спальни, она босиком, чтобы не разбудить Тамару, вышла в столовую, единственную большую комнату в доме. Перед ней была кухня, где обычно обедали, когда старшие уезжали: Гриша — в институт, Тамара — в Ельск, таежный городок. Потом были сени и большая застекленная веранда. Там летом устраивали спальню для мальчиков, которых не пугали прохладные ночи.

Тамара спала в столовой. Она лежала на спине, тоненькая и прямая, как стрелка, подложив смуглую руку под голову. Светлая полураспустившаяся коса свесилась с подушки. Темные ниточки бровей поднялись, словно ей снилось что-то очень смешное. Недлинные и тоже темные ресницы оттеняли нежное лицо с прямым остреньким носиком и неожиданно яркими и пухлыми губами. В кого такая уродилась? И отец покойный и мать в плечах широки, кряжисты — не сразу с места свернешь. А эта как березка-малолетка.

Ульяна Демьяновна на секунду задержалась у постели дочери, подняла упавший на пол чулок, повесила его на стул и осторожно прошла на кухню.

Пока муж умывался, она достала масло и хлеб. Включила электрическую плитку и начала разогревать вчерашнюю картошку. Когда картошка была готова, поставила чайник и позвала мужа.

Они сидели в маленькой кухне за столом друг против Друга и ели картошку прямо со сковороды. Они всегда завтракали из одной посуды. Так казалось вкуснее, да, кроме того, не было времени раскладывать по тарелкам.