Области тьмы

Потом мы вместе в кабинке в туалете ночного клуба или бара, я отшатываюсь от неё, хочу уйти — ноги её раскинуты на фоне хрома, белого фарфора и чёрного кафеля… зелёная юбка содрана и висит на толчке, рубашка расстёгнута, бисеринки пота блестят между грудей. Я прислоняюсь к двери, пытаясь натянуть штаны, она остаётся в той же позе, глаза закрыты, а голова ритмично болтается из стороны в сторону. На заднем фоне играет какая-то пульсирующая музыка, регулярно взрыкивает сушилка для. рук, громкие голоса и безумный смех, а из соседней кабинки доносятся щелчки зажигалки, а потом резкие, быстрые вдохи дыма…

В этот момент я закрываю глаза, а когда открываю, секунду спустя, я уже иду через забитый людьми танцпол — протискиваюсь, пихаюсь локтями, рычу. Ещё через пару мгновений я уже на улице, вокруг снова толпы народу и куча машин. Помню, как заползаю в знакомый уют жёлтого такси, тону в дешёвой пластиковой обивке заднего сиденья и глазею на яркие полосы неона, протянувшиеся по городу, тянущие его туда-сюда, как волокна разноцветной жвачки. Ещё помню, как резко даёт о себе знать правая рука, она болит, пульсирует оттого, что я врезал тому парню в «Конго» — причём мне сложно поверить, что это я сделал. В любом случае, потом я оказываюсь в вестибюле ресторана в Верхнем Вест-Сайде — я читал, что называется он «Актиум» — я втираюсь в доверие, влезаю в другой разговор с другими незнакомцами, на этот раз полудюжиной членов местной тусовки в художественной галерее. Изображая коллекционера, я представляюсь как Томас Коул. Как и раньше, я снова оказываюсь в середине предложения:

— …и уже в 1804 году Благородный Варвар стал Демоническим Индейцем, это видно на «Убийстве Джейн Маккри» Вандерлина: тёмная, пульсирующая мускулатура, людоед поднимает томагавк, готовый проломить ей череп… — Похоже, я удивился своим словам не меньше, чем все окружающие, но не мог нажать «паузу», не мог ничего сделать, кроме как терпеть и смотреть. Потом снова щёлк, щёлк, щёлк и внезапно мы сидим вместе за столом и обедаем.

Слева от меня сидит крепкий дядька с сединой в бороде в тщательно измятой парусиновой куртке, может, художественный критик, а справа — женщина с причёской «мечта дикаря» и костями, выступающими при каждом движении. Прямо напротив меня оказался болтающий без умолку тучный латиноамериканец в костюме. Говорил он по-английски, но в-основном, по поводу «североамериканцы — то» и «североамериканцы — это», и очень пренебрежительным тоном. Через пару мгновений я понял, что смотрю я на Родольфо Альвереза, известного мексиканского художника, который недавно переехал в Манхэттен и начал восстанавливать по записям разрушенные фрески Диего Ривьеры, в 1933 году сделанные для вестибюля RCA.

Человек на Перекрёстке Смотрит с Надеждой и Мечтой во Взоре на Выбор Лучшего Будущего.

Темноволосая и очень красивая женщина в чёрном платье, сидящая слева от него, оказалась страстной Донателлой, его женой.

Я читал их биографию в «Vanity Fair».

Какого хуя я оказался в их компании?

— Как иронично, — сказал кому-то седобородый дядька, — выбор лучшего будущего.

— И что здесь ироничного? — услышал я свои слова, а потом раздражённый вздох. — Если сам не выбираешь своё будущее, кто будет заниматься этим вместо тебя?

— Ну, — сказала Донателла Альварез, улыбаясь через стол — и улыбаясь именно мне, — это и есть путь североамериканца, правда, мистер Коул?

— Простите? — сказал я, захваченный врасплох.

— Время, — сказала она спокойно. — Для вас — это прямая линия. Вы смотрите назад на прошлое, и, если хотите, можете им пренебречь. Вы смотрите вперёд в будущее… и, если хотите, можете выбрать себе лучшее будущее. Можете решить стать идеалом…

Она до сих пор улыбается, и я могу сказать только: — И?

— Для нас, в Мексике, — говорит она медленно, будто объясняя ребёнку, — прошлое, настоящее и будущее… они сосуществуют.

Я смотрел на неё, но в следующий миг она уже давно разговаривала с кем-то ещё.

С этого момента происходящее становилось всё более обрывочным, разъединённым — и лихорадочным. Большую часть я вообще не помню — не считая пары сильных чувственных впечатлений, например, странного цвета и текстуры мидий в белом вине… клубов густого сигарного дыма, толстых, блестящих мазков краски. Вроде бы помню вид сотен тюбиков и кистей, разложенных рядами по деревянному полу, и дюжин холстов, скатанных, натянутых и сваленных.

Скоро рисованные фигуры, бледные и бугрящиеся, начали мешаться с настоящими людьми в ужасающем калейдоскопе, и я понял, что мне надо к чему-нибудь прислониться, но вместо этого сосредоточился — сквозь забитое людьми пространство лофта — на глубоких земных колодцах, глазах Донателлы Альварез…