Области тьмы

— Да, — сказала она, почти про себя, — «Ярмо» — это оно. Я читаю… — Она продолжала растерянно листать книгу. — Я читаю для курсовой работы по Коулу, и… да, — она посмотрела на меня, — «Ярмо».

Она нашла страницу, подвинула книгу, но чтобы мы оба могли заглянуть, нам пришлось придвинуться друг к другу. Она была низенькая, с чёрными шелковистыми волосами, и носила зелёный платок с маленькими янтарными бусами.

— Запомни, — сказал я, — ярмо — это хомут — символ контроля над дикой природой. Коул не верил в прогресс, особенно если прогресс означал расчистку лесов и строительство железных дорог. Каждый холм и долина, написал он однажды — причём, надо сказать, неблагоразумно вторгся на территорию поэзии, — каждый холм и долина превращаются в алтарь Мамоне.

— Хм. — Она замерла, обдумывая мои слова. Потом, вроде бы, обдумала что-то ещё. — Ты много знаешь о нём?

Я ходил с Шанталь в «Метрополитен» всего неделю назад и усвоил вагон информации из каталогов и статей, развешанных по стенам, а ещё я недавно читал «Американские образы» Роберта Хьюджеса, и кучу Торо и Эмерсона, так что спокойно ответил:

— Есть такое дело. Не сказать, чтобы я эксперт, но знаю порядочно. — Я чуть наклонился вперёд, изучая её лицо, её глаза. Она ответила на мой взгляд. Я сказал:

— Хочешь, чтобы я помог тебе с этой… курсовой?

— А ты… — сказала она тихо. — Ты можешь… В смысле, а ты не занят?

— Я же наследный принц Игрушечной Страны, помнишь, так что я ничем не занят.

Она в первый раз улыбнулась.

Мы пошли к ней домой и за два часа сделали грубый набросок курсовой. Спустя ещё четыре часа я, наконец, вышел из здания.

В другой раз я был в офисе «Керр-энд-Декстер», занёс туда бумаги, и столкнулся с Клер Дормер. Хотя прежде мы с ней встречались раз или два, я очень тепло приветствовал её. Она встречалась с Марком Саттоном, обсуждала вопросы контракта, так что я решил рассказать ей свою идею о парнях, начать с «Оставьте это Биверу», кончить «Симпсонами», и назвать её «Взращивая сыновей: от Бивера до Барта». Она громко рассмеялась и хлопнула тыльной стороной ладони по отвороту моей куртки.

Потом задумалась, будто перед ней вырисовалось то, что она прежде не видела.

Двадцать минут спустя мы уже курили вместе на двенадцатом этаже.

В этих ситуациях я продолжал напоминать себе, что только играю роль, что всё это — притворство, но так же часто казалось мне, что может я и не играю совсем, может, никакого притворства и нет. Когда МДТ загонял меня в очередную болезненную ситуацию, казалось, что моё новое «я» едва может вспомнить моё старое «я», уже не видит его сквозь туман, сквозь мутное окно толстого стекла. Как будто я пытаюсь говорить на языке, который прежде знал, но уже забыл, и как бы я ни старался, я не могу вернуться или переключиться назад — по крайней мере, без предельной концентрации воли. Часто было проще вообще не обращать внимания — да и с чего его обращать? — но в итоге вышло так, что мне стало трудно встречаться с людьми, которых я хорошо знал, или, точнее, с теми, кто хорошо знал меня. Встречаться и впечатлять незнакомца, притворяться другим человеком, даже с другим именем, было интересно и несложно, но когда я встречался с тем же Дином, например, я всегда ловил эти взгляды — озадаченные, прощупывающие взгляды. Я видел, что он борется с этим, хочет конфликта, назвать меня позёром, клоуном, самоуверенным мудаком, но при том же хочет оставаться рядом со мной и извлечь из встречи всё, что можно.

Ещё за это время я несколько раз говорил с отцом, и это было хуже всего. Он ушёл на пенсию и поселился на Лонг-Айленде. Он время от времени позванивал, чтобы выяснить, как у меня дела, мы болтали пару минут, но были такие темы, которые он страстно мечтал обсуждать с сыном — а сын, то есть я, всегда агрессивно отказывался — и вот теперь у нас началась пустая болтовня о бизнесе и рынках. Он говорил о пузыре акций хай-тека, и что он скоро лопнет. Мы обсуждали поглощение Waldrop CLX, о котором поутру писали все газеты. Как это поглощение отзовётся на ценах акций? Кто будет новым СЕО? Поначалу я слышал нотку подозрения в голосе моего старика, словно он думал, что я над ним издеваюсь, но постепенно он привык, вроде бы принял мою новую роль, в конце концов, — после долгих мучительных лет чувствительной хипповской ереси от сына — всё идёт так, как надо. Ну если не прям уж совсем как надо, то вполне в рамочках. Я включался в разговор, и может, впервые я говорил с ним так, как стал бы говорить с другим человеком. Но в то же время я осторожничал, чтобы не перегнуть палку, чтобы не сбивать с толку Дина. На том конце провода мой отец, мой отец — оживился, разбирается в себе, даёт прорасти в голове дремлющим надеждам, их почти слышно… хлоп! — может, Эдди теперь найдёт себе нормальную работу? — хлоп! — будет неплохо зарабатывать? — хлоп! — сделает мне внука?