Облава

Он лег грудью на стол, едва не доставая подбородком до столешнины. Смотрел на Сорокина суженными глазами, в которых дрожал лиловый огонек гнева и страдания. Щеки стали серыми, бледная серость наползла и на лоб мучила, известно, раненая рука. Он понянчил ее у груди, чтобы унять боль. Когда отлегло, правой, здоровой рукой пригладил русый клок волос на лбу, поправил усы.

- И ты такой же варвар, - произнес тихо, но видно было - сдерживает себя, чтобы не сорваться на крик. - Предатель. Ты предал все святое: свое сословие, Россию, нацию. Ты шкурник, иуда. Пополз к большевикам шкуру свою спасать. Продался. Честь рода дворянского растоптал...

Он был страшен в эти минуты. Здоровая рука его несколько раз невольно нащупывала кобуру, расстегивала ее. И Сорокин ждал, что вот сейчас выхватит Шилин наган и поставит точку в этом их разговоре. Молчал, избегал взгляда Шилина и в то же время непроизвольно следил за его рукой, хватавшейся за кобуру. Если прежде он еще надеялся, что Шилин его спасет - распорядился же перевязать ему рану, дать воды, родня как-никак, - то теперь ждал от него самого страшного.

- Тебя взяли с оружием? - после небольшой паузы спросил Шилин уже спокойнее. - Ты стрелял в моих бойцов?

- Стрелял.

- Может, и убил кого-нибудь?

- Возможно.

- А как все-таки попал к этим... чоновцам или как их там?

- По партийному долгу.

- Долгу? - Шилин привстал, оперся локтями на стол, приблизил лицо к самому лицу Сорокина. - Значит, по партийному долгу ты и меня продал там, в Москве? Это по твоему доносу чекисты устроили засаду? Донес им, что приходил и что еще приду? Да?

Сорокин смело глянул в глаза Шилину, отрицательно покачал головой.

- Что уставился своими слепыми бельмами? Не ожидал услышать? - Шилин снова сел, смотрел в глаза Сорокину с ненавистью, силясь заставить его отвести взгляд, но Сорокин не отводил. - Так знай же, что после той засады, когда я чудом ушел от чекистов, я охотился за тобой. Хотел убить. Однажды шел следом по Тверской квартала три и все не мог улучить момента. Не выстрелил в затылок не потому, что тебя пожалел. Себя жаль стало, могли схватить.

- Илларион Карпович, я не доносил в чека о вашем приходе ко мне. Честное слово. А Эмилии об этом сказал. Я тогда добился свидания с нею. Сорокин подробно рассказал об этом свидании.

Шилин отстранился от стола и смотрел на Сорокина уже без злобы и гнева, а когда взгляды их встретились, первый отвел глаза.

- Почему же тогда они мне устроили засаду?

- Не знаю, честное слово. Может, Эмилия проговорилась, что вы приходили и еще должны прийти. Сказала кому-нибудь в камере, и это дошло до чекистов.

Помолчали. Шилин, прикрыв ладонью глаза, колыхал раненую руку. Разговор с Сорокиным взволновал его и утомил, и ему нужно было какое-то время, чтобы успокоиться. Сорокину он, видно, поверил и теперь раздумывал, что делать с ним. Ничего не придумав, крикнул:

- Ворон! Ворон-Крюковский!

Из большей комнаты вошел и козырнул хлопец, нисколько не похожий на ворона: рыжий, круглолицый, со светлыми жидкими усиками, в черной смушковой кубанке.

- Отведи его к этому... Туда, - показал рукой на окно, - и пускай пока посидит. В карманы загляни.

- Отведу и загляну, - ответил тот и подмигнул Сорокину. Он тут же вывернул все карманы Сорокина, найденное положил на стол перед Шилиным. Там были мандат, копии охранных грамот на "Варвару", Евангелие и на крест. Деньги и часы у него отняли еще там, в лесу.

Шилин изучил мандат, усмехнулся, сказал:

- Все дороги вам открывал этот мандат?

- Помогал.

Охранные грамоты на "Варвару" и на Евангелие Шилин скомкал и швырнул в угол, где лежала кучка мусора. Мандат сунул в нагрудный карман мундира.

- А про какой это крест тут написано? - показал Сорокину на третью грамоту.

- Обычный причащальный, старинной работы.

- Старинный? А где он сейчас.

- В церкви, - ответил Сорокин после паузы.

Шилин кивнул Ворон-Крюковскому, тот легонько, с улыбочкой хлопнул Сорокина по здоровому плечу, сказал:

- Прошу, милостивый государь, следовать вперед.

Они вышли во двор. Во дворе, приставив винтовки к стене, сидело на бревне несколько человек. Обедали. Ели каждый из своего мешка. А хлопец в кожаной фуражке пытался играть на гармошке. Гармошка была расстроена, да и сам гармонист не большой искусник - не играл, а терзал меха.

Сорокина подвели к строению, на воротах которого было написано черной краской: "Пожарный сарай". Скрипнули тяжелые врата, лязгнул засов, и Сорокин очутился во мраке - ничего, кроме тонких ниточек света из небольших щелок в стенах, не видел. Стоял, ждал, пока глаза привыкнут к темноте.

- Браток, и тебя сюда? - услыхал он слабый голос.

- Кто здесь? - обрадовался этому голосу Сорокин.

- Булыга.

Сорокин пошел на голос, выставив вперед руки, напряженно вглядываясь в темноту. Увидел перед собою светлое пятно. Это и был Булыга.

- Подсекли меня. В ногу. Крови потерял... Голова кружится, браток.

- И я ранен, - сказал Сорокин. Он присел, пошарил по земле рукой, выбирая место, лег.

- Шпокнут они нас, - проговорил Булыга. - Или повесят, согнав людей на спектакль.