Облава

Сомнения относительно московских уполномоченных были, оказывается, и у других товарищей. Начальник Чаусской чека сказал, что ему пожаловались два еврея: у них уполномоченные отняли золотые часы и чайные ложечки.

– Не верю, – сказал Сапежка. – Полагаю, что это поклёп. Тот Сорокин не мог этого сделать.

– Послали жалобу Ленину. Вернусь в Чаусы – буду разбираться.

– Ленину? – вскочил Зейдин. – Да за такое тех жалобщиков арестовать надо.

– Ого! – оторвался от своих бумаг Усов. – Один такой крутой товарищ попробовал арестовать учителя из Климовичей. Узнал тот товарищ, что учитель послал Ленину жалобу на местные порядки, и под стражу его. В постановлении об аресте написал, что этот учитель мог пожаловаться губернским властям, а обращаясь с письмом к товарищу Ленину, он тем самым отвлекает его внимание от работы, столь нужной сейчас советскому государству, и отрывать его от работы уже само по себе является преступлением против пролетарской революции… Видали, какой оригинал? Вот этому оригиналу и пришлось всыпать.

– И ещё, товарищ Сапежка, – сказал начальник Чаусской чека, – была жалоба и от учителя: уполномоченные стащили у него кольцо с пальца.

Сапежка молчал, не пытался больше возражать. Смотрел на стену, на которой прямо перед ним висел большой лист бумаги, обведённый по краям чёрной рамкой. Там были имена чекистов губернии, погибших в борьбе с контрреволюцией. Список длинный, многих из этих чекистов он знал, с некоторыми дружил, с другими вместе участвовал в операциях. Невольно начал перечитывать фамилии и думал, что этот список будет пополняться и что неизвестно, кто первым продолжит его…

– Значит, так, – сказал Усов. – Нужно предупредить насчёт этих уполномоченных все уезды, все волостные Советы. Всех попов. А из губчека пошлём группу товарищей по их следам, я подумаю, кого послать. А теперь уже не прошу, а приказываю всем покинуть мой кабинет.

Люди начали неохотно вставать, направлялись к двери. И в это время вошла дежурная телеграфистка, положила на стол перед Усовым телеграмму. Уходить не спешила, ждала, пока Усов прочтёт. По тому, как телеграфистка вошла, как теперь стояла, не отводя взгляда от Усова, все догадались, что телеграмма какая-то необычная. И все мешкали, тоже ждали: что там такое? Усов прочёл телеграмму и хлопнул ею по столу.

– Ну вот, товарищ Сапежка, послушайте, как вы проверяли тех уполномоченных. Доносит товарищ Баранов: «Обладатели мандата не являются теми, кому он был выдан. По нашим сведениям, мандатом пользуются Сивак и его помощник по банде. Достоверность этих сведений нами проверяется. То, что они бандиты, а не посланцы из Москвы, подтверждается и фактом изнасилования ими в деревне Крапивне неполнолетней. С комприветом Баранов».

Усов сжал кулаки и стал легонько постукивать ими по столу. В сосредоточенном молчании смотрел куда-то в одну точку. Все также молчали. Наконец Усов встал, заговорил, ни на кого не глядя:

– Трудно даже представить себе, какой вред советской власти причинили и причиняют эти бандиты с московским мандатом. Лучшей тактики борьбы против Советов и не придумаешь. Сегодня, сейчас же и незамедлительно выехать в Рогачевский уезд товарищам…

Усова перебил Сапежка…

– Семён Пахомович, поеду я. Я виноват, я и исправлю свою ошибку.

– Хорошо, – сразу согласился Усов. – Поезжайте. Всё.

Все вышли из кабинета.

16

Чем дальше уходила ночь, тем больше серело и мрачнело небо. День обещал быть дождливым, холодным.

Шилин и Михальцевич вышли к железной дороге и двинулись на восток, посчитав, что разъезд Зарубичи именно там. Они ошиблись: Зарубичи были рядом, в восточном направлении, всего в какой-нибудь полуверсте. И они шли к разъезду Липовка, не догадываясь о своей ошибке. Вокруг стоял лес, сумрачный, еловый, ни полянки в нем, ни просвета. И хоть бы одна душа повстречалась, чтобы спросить, далеко ли до разъезда. Захотелось есть. Пахло шпалами, металлической окалиной, сажей, копотью лежавшей на земле, на рельсах. Протяжно и тоскливо гудели провода. Первым шёл Шилин, за ним – Михальцевич.

– Слушай, мсье, – приостановился Шилин, перекладывая саквояж из одной руки в другую и поправляя мешок за спиной, – не кажется ли тебе, что мы долго идём? Неужели тут такой длинный перегон?

– Перегоны бывают не больше семи-восьми вёрст, – ответил Михальцевич. – Это просто тебе наскучило идти, товарищ Петров.

Оба рассмеялись. Они уже разыгрывали свои новые роли: Шилин стал Петровым, так значилось в его документе, для которого загодя был припасён чистый бланк, а Михальцевич пока оставался Лосёвым, хотя был у него также мандат на имя Сорокина.

Наконец вёрст через пять лес начал редеть, и вскоре послышался стук топоров. Думали, что это дровосеки, озирались по сторонам, чтобы их увидеть. Но прошли ещё немного и увидели хаты. Работали трое плотников, строили новую хату. Небольшенький ошалеванный станционный домик стоял в отдалении, шагах в двухстах. Это был разъезд Липовка.

– Дошли, слава богу, – сказал Шилин и повернул к плотникам.