Облава на волков

Я зашел в дом Радки как раз когда приехал жених. Семья Жендо жила через три дома, но Койчо, жених, решил везти невесту в повозке. Лошади с заплетенными хвостами были украшены синими бляхами, а Койчо, хотя день был теплый, красовался в черном тулупе и мерлушковой шапке. Рядом с ним мостился шафер с красным флагом, вместо Стояна Кралева возле посаженой сидел ее брат. Вообще жених соблюдал все обычаи и прибыл так торжественно, словно ехал за невестой за девять сел, да к тому же в зимнюю стужу. Радку вывели на крыльцо, чтоб ее увидел народ. Как и предполагал Стоян Кралев, на свадьбу остались лишь пожилые соседи, а вся молодежь подалась на престольный праздник во Владимирово. Подружки Радки припевали, а она плакала, и было видно, как она вся трясется под фатой и еле сдерживается, чтобы не зарыдать в голос. Ее мать, тетка Груда, сухощавая, с крупным приплюснутым носом, всегда влажным, точно слизняк, металась из одной комнаты в другую и, казалось, могла вот-вот наступить на подол своего платья и плюхнуться носом вниз. Плач невесты тоже входил в сценарий свадьбы. Та девушка, которая не плачет при расставании с родителями, — не испытывает к ним дочерней привязанности и, значит, не может считаться хорошей и признательной дочерью. Старухи соседки восхищались Радкой.

— Молодец девка, до чего душевно плачет!

Койчо сошел с повозки в сопровождении своей свиты — шафер, посаженый отец, посаженая мать, — а тетка Груда и Троцкий вышли их встречать. Троцкий появился на люди в полной форме, но без оружия, как солдат-отпускник, и протянул зятю руку для поцелуя. Как стало ясно позже, он принимал в это время дорогого гостя, угощая и развлекая его в одной из комнат. Гостем этим был бывший фельдфебель Чаков, о котором пойдет речь в дальнейшем.

Койчо стал рядом со своей будущей супругой, не удостоив се даже взгляда, будто к дереву подошел, нахохлился в своем тулупе и застыл. Любопытные старухи так и вились возле него, пытались с ним заговорить, но он изредка бросал на них свирепые взгляды и молчал, как немой. Подружки Радки завели «Прощается девушка с матерью», взвыла и волынка, а Радка зашлась плачем. Старухи, переглядываясь, зашушукались. В свое время и они, как положено, плакали перед венцом, но теперь сочли, что Радка слишком усердствует и тем самым обижает будущего мужа.

— Будет, голубка, по отцу, по матери поплакала, и хватит!

— Гляди, вся фата в соплях!

— Не на плаху идешь, под венец!

Но чем настойчивее старухи советовали ей замолчать, тем больше Радка себя жалела и тем неудержимее становились ее рыдания. Похоже было, что у нее началась истерика, с которой она не могла совладать. Я почувствовал спазм в горле и подошел к ней, чтобы отдать мой свадебный подарок. В каждые каникулы я привозил ей какую-нибудь безделицу — колечко, бусы или пеструю косынку. Мы были ровесниками и до четвертого класса вместе ходили в школу. В первом классе она просидела два года, в третьем два и в четвертом — два, затратив таким образом на свое образование обязательные семь лет. Летом наши семьи работали в поле вместе, и мы с Радкой обычно оказывались рядышком. Она без устали расспрашивала меня о городе, где ни разу не была, о том, как я там живу, какие у меня знакомые, а больше всего ее интересовали городские барышни. Как всякая деревенская девушка, она испытывала врожденный антагонизм к горожанкам и была уверена, что жизнь городской барышни — райское блаженство, что никто из них не работает, боясь испачкать свои белые ручки, и что они знай только гуляют по улице с кавалерами. Как я ни пытался рассеять ее представление о жизни в городе, она никак не могла поверить, что и там люди трудятся, что большинство из них беднее, чем она, и работают, можно сказать, ради куска хлеба. «Ты так говоришь, оттого что сам горожанином заделался, — возражала она. — Вот выучишься и привезешь барышню, набеленную да нарумяненную, будет пестрым зонтиком от солнца заслоняться». И, представляя себе, вероятно, как эта горожанка неумело жнет или рыхлит кукурузу, не выпуская зонтика из рук, Радка выпрямлялась на полосе и закатывалась простодушным смехом.

А сейчас она безутешно плакала под фатой, и я решил подарить ей латунный браслетик, который купил в городе. Подарки преподносятся молодоженке поздно вечером в ее новом доме, но я нарушил обычай, решив как-нибудь перешибить истерику, которая началась у нее, как я полагал, от перевозбуждения. Я поздравил ее со свадьбой, поздравил и Койчо. Наши дома делил лишь один плетень, мы вместе выросли и вместе ходили в школу. И он, как и Радка, осилил только четвертый класс, а перед прогимназией спасовал, точно перед колючей проволокой в бою, и отказался от мысли ее атаковать. Я посоветовал ему утешить невесту, а он буркнул, не глядя на меня:

— Хочет леветь, пусть левет!