Обломки

Сейчас дошла очередь то того «господина»; Филипп подробно описывал его, но Элиана уже не слушала. Перед глазами проходили все те пустые годы, когда она влеклась по следу этого человека, так и не догнав его, и сердце ее сжала бешеная злоба. С вечера до утра, все ночи напролет по щекам ее катились слезы, но теперь источник их иссяк и нынче ночью она уже не заплачет. Она схватила металлический разрезательный нож, лежавший рядом на низеньком столике, судорожно сжала его рукоятку в пальцах; казалось, будто не только ладонь, но и все тело освежило это прикосновение. Кровь жужжала в ушах, и порой какая-то дымка заслоняла от нее Филиппа. Однако, как ни велика была ее ярость, даже в этой ярости был, так сказать, свой оазис спокойствия, куда она и постаралась укрыться. Она видела себя; вот она сидит на диване рядом с этим человеком, совсем рядом сидит, так что до нее доходит, ее касается его тепло, его запах. Он бренчит в кармане связкой ключей, вытянул скрещенные ноги, она ничего не упускает, все видит, даже складку на брюках и зубчатую тень на лбу от абажура; в то же время ее неудержимо толкает к нему, а пальцы вертят и вертят разрезательный нож.

Словно затем, чтобы позвать Филиппа, она властным и громким голосом произнесла его имя, хотя он сидел совсем рядом. Он даже не успел докончить фразы:

— Чего тебе?

Не спеша он поднял глаза на Элиану и застыл, на этот раз сам не в силах отвести взгляд; страх нарастал в глубине зрачков, затопил все лицо, так грозовая туча заполняет все небо. Он хотел было вытащить из карманов руки, но Элиана движением свободной руки пригвоздила его к месту, и он забился в угол дивана, сидел не двигаясь, опираясь затылком о спинку. Губы шевелились, он пытался повторить свой вопрос, но не мог. Элиана нагнулась над ним.

— Это ты, тот человек?

Филипп не ответил.

— Отвечай! — крикнула она. — Это ты, ты, я знаю.

Это прекрасное лицо, все в каплях пота, завораживало ее — теперь она могла бы утолить свой голод, но ей хотелось продлить победу.

— Ты струсил, Филипп.

Она подняла руку, показала нож, отбросила его в сторону и вдруг с алчностью хищника припала к этим губам, не обратив внимания, что на ее безжалостный укус побежденный ответил стоном боли.

***

Теперь она снова сидела у себя в спальне в ногах постели. Света она не зажгла, боясь встретить в зеркале собственное отражение, и все проводила ладонями в темноте по горящим щекам. Время от времени лучи электрической рекламы проникали в щелку между занавесками, рассекали желтой полосой мрак и пробегали по неподвижному телу женщины. Тогда Элиана невольно вздрагивала. Лицо ее, застывшее от усталости наслаждения, не выражало радости. Спутанные волосы падали на лоб. Так сидела она несколько минут бледная, словно прибитая, отупевшая, сидела, как преступница.

Потом вокруг нее сомкнулся мрак.

Глава шестая

Было это в последний день каникул.

Они шагали в молчании, не спуская глаз с неровного булыжника под ногами. Каждый булыжник был непохож на соседний. Были здесь зеленоватые, словно поднятые со дна Сены, были оранжевые от ржавчины, были белые, вроде бы совсем новенькие, даже розовые, а иногда попадались черные. Только эти булыжники и видели Робер с Филиппом.

С зарей туман сгустился и окутал поверхность реки, будто подымался с самого ее дна. Время от времени одышливый ветер гнал перед собой эту белесую дымку, и она, мягко сворачиваясь в трубки, распадалась под трепетным напором воздуха. Тогда сквозь длинные, тут же смыкающиеся прогалы была видна вода, черная, слюдянистая.

Оба они стояли неподвижно, неподалеку от берега, и в ладони мужчины совсем исчезла мальчишеская ручонка. Ни тот, ни другой не произносили ни слова. Просто ждали минуты, когда ветер снова раздерет завесу тумана и покажет им реку.

Последняя прогулка закончившихся каникул получилась печальной. Робер твердил про себя, что завтра в этот самый час он будет сидеть над тетрадью и, возможно, на странице останется грязный след его слез; а Филипп с тяжелой душой вспоминал все первые октября своего детства, запах нового пенала и люстринового передника, крики учеников, смех, новые дружбы, какую-то удивительную во всем свежесть, новый кусок жизни. Он поднял воротник пальто, пристукнул тростью о булыжник. Почему он обязан вспоминать все это? Неужели не существует двери, которая раз и навсегда закрыла бы прошлое, не давала оглянуться назад?