Обломок Вавилонской башни

– Раз всем понятно и вопросов больше нет, повторяю: на провокации не реагировать! Языки свои шустрые засуньте и терпите! Так надо! Оружие применять только в крайнем случае, когда явная угроза для жизни личного состава! И только в этом случае и ни в каком другом!

Командир замолкает, переводит дух и ищет глазами Иванченко.

– А твоя рота, раз она такая смелая, как ты говоришь… Согласен с «комиссаром» – пойдет на границу менять десантников! Посидите в открытом поле, чтоб служба медом не казалась. Понял?

– Понял, – вскакивает с места Сашка.

– А теперь всем приятная новость! – успокаивается командир, скользя взглядом по грязным головам офицеров. – Мой зам по тылу подполковник Чахкиев сейчас разворачивает за казармой полевую баню. Всем помыть личный состав! А то уже до вшей недалеко. Да и самим помыться!

Дверь внезапно распахивается. Все поворачиваются. Посыльный с КПП с перепуганными глазами кричит, глядя на командира:

– Перед воротами митинг! Ингуши орут, что какая-то военная машина стукнула «Волгу» на перекрестке и удрала! Целая толпа сюда рвется!

– Блядь! Только этого не хватало! – падает на стул командир…

X

– «На границе тучи ходят хмуро», – мурлычет песню Иванченко, прощаясь с десантниками. – Где же тут проходит эта самая граница?

Капитан-крепыш с голубым шевроном на рукаве жмет ему руку:

– Где стоишь, там и граница. На дудаевцев внимания не обращайте. Они обычно подъезжают на «уазиках», поматюгаются в наш адрес и уезжают… В общем, держись, пехота!..

Десантники оставляют роте Иванченко перегороженное железобетонными блоками шоссе, окопы для солдат и для техники и глубокие влажные ямы под палатки. Целый день солдаты и офицеры обустраиваются: застилают деревянными лагами глинистую жижу в ямах, устанавливают в палатках печки-буржуйки, режут в земле ступеньки, стелят матрасы на ящики из-под снарядов.

– Поскольку из-за передислокации помыться рота не смогла, завтра сделаем так, – говорит Иванченко своим офицерам. – Будем ездить повзводно. Вы поочередно со своими людьми, я – с третьим взводом. Я с Чахкиевым и командиром договорился. Сделают нам баньку. А то уже сами себе воняем…

Днем, пока работали, холода не чувствовали, но ночью ветер достает всех. Часовые стучат зубами и прыгают для согрева в окопах, чавкая мокрой глиной. В палатках – не намного лучше.

Ночь высасывает тепло от буржуек и треплет выцветший брезент крыши.

– Водки бы сейчас! – мечтательно говорит Иванченко и выходит в темень проверять посты.

– Дня за три мы тут околеем окончательно, – шепчет застывшими губами Невестин и укрывается с головой грязно-синим одеялом.

Чихория лежит в темноте и вспоминает картину, где Святой Георгий летит на белом коне в серебряном кафтане, не ведая холода.

Захотелось домой – к жене и дочке.

– Серега! – зовет он Невестина. – Ты почему не женишься?

– Я берегу свою будущую жену от тягот замужества за ванькой-взводным, – ворчит из-под одеяла Невестин. – Уволюсь из армии – тогда и женюсь. Не хочу, чтоб моя семья всю жизнь на чемоданах жила.

– Может, ты и прав. Просто мне батя помог и с местом службы, и с квартирой. А так таскал бы Майю с дочкой из конца в конец страны, по сопкам и тундрам. Жалко их.

– Взводным и даже ротным командирам нужно специальным верховным приказом запретить жениться. Как когда-то при царе было. Семья и наша служба – две вещи несовместные, как селедка и шампанское, – говорит Сергей из-под одеяла.

– А я привык женатым, – вздыхает Георгий. – Щас скучаю.

– Поэтому и нельзя военному жениться, что скука наваливается и на офицера, и на семью, – подытоживает Невестин и ворочается от холода. – Скука – помеха службе.

Георгий не спорит, молчит и скучает в одиночку…

Наутро, после приготовленного на кострах завтрака, первым в баню едет взвод Чихории, затем в лагерь полка отправляется команда Невестина. Глядя на вернувшихся розовощеких, посвежевших солдат, Иванченко выстреливает тут же сочиненную частушку:

– Но не было воды нигде.

Мы не могли помыть муде.

Зато теперь помыли.

– И ожили!

– Спасибо Чахкиеву! – говорит Чихория. – Даже белье поменял.

– Да… – задумчиво говорит Иванченко. – Толковый он мужик. Но теперь, после этой осетино-ингушской разборки, его карьере крышка. Пусть радуется, что хоть до подполковника дотянул. Ингушам теперь ходу в армии не будет.

– Как говорил мой отец, – вспоминает вдруг Георгий, – «Радуйся, сынок, что с Грузией не воюем».

Иванченко долго смотрит на Чихорию и все-таки решает высказаться:

– Такая жизнь пошла, Жора, что ничего исключить нельзя. Может, и правильно, что ты рапорт написал на увольнение. Хотя… есть время передумать и изменить решение.

Ответа ротный не ждет, а сразу переходит к распоряжениям перед отъездом в лагерь полка:

– Остаешься за меня. Не расслабляйтесь тут! Я постараюсь пузырь водки привезти. Как говорил Суворов: «После бани – займи, но выпей!» Тем более колотун такой, что коньки откинем ночью. Боюсь, как бы после бани люди не попростужались… Распорядись, чтобы из лесополосы дров натаскали. Пусть костры жгут и греются. – И ротный залезает в кабину урчащего «Урала»…