Обломов

Разобрав тургеневский архив по порядку, А. Мазон сделал вывод: «Везде одни и те же неизменные элементы, рисующие этапы творческой работы писателя, а именно: список действующих лиц, биографические заметки о них, общий план или в форме суммарной схемы, или же в форме конспекта, уже разделенного на главы, и, наконец, первая черновая редакция произведения»[48]. Тургенев составляет предварительно для персонажей своих произведений целые формулярные списки. И только после всего подобного фигуры вводятся в действие, завязываются исходные взаимоотношения и оживает общий план, создается общая картина. Она лишь отдаленно напоминает ту «большую область какой-то полной, цельной жизни», о которой применительно к себе пишет Гончаров в «Необыкновенной истории», чьей непосредственной и главной целью была, к прискорбию, попытка обвинить Тургенева в плагиате. Гончаров решил, что Тургенев слишком внимательно прислушался к изложению сюжета будущего «Обрыва». Ему показалось, что известное тургеневское творческое доброхотство простиралось дальше и он раздарил детали задуманного Гончаровым романа своим заграничным друзьям — Флоберу и Ауэрбаху.

Распря Гончарова с Тургеневым, затянувшаяся на долгие года, могла бы интересовать только историков литературного быта эпохи, если бы она прямо или косвенно не отразилась на судьбе гончаровского творчества вообще и на отношении автора к роману «Обломов» в частности.

Еще в марте 1849 года писатель опубликовал в «Литературном сборнике с иллюстрациями», изданном редакцией журнала «Современник», фрагмент «Сон Обломова. Эпизод из неоконченного романа», сразу же замеченный в литературных кругах. Оценки противоречили друг другу. Это не удивительно, так как, кроме различия позиций оценивателей, общий замысел целого был еще неясен: при неторопливости действия, вообще свойственной Гончарову, и некоторой кажущейся вялости трудно было решить, то ли это старосветская дворянская идиллия с привкусом добродушного юмора, то ли зародыш сатиры, обличения в духе «натуральной школы». Полностью роман был напечатан десятью годами позже в первых четырех книжках журнала «Отечественные записки» за 1859 год. Его издатель А. Краевский был не только очень ловким, но и проницательным дельцом. Он лучше других журналистов почувствовал грядущий успех романа, хотя и он, конечно, не предвидел его размера.

Гончаров в «Необыкновенной истории» как-то подчеркнуто сдержанно говорит о завершающей стадии создания «Обломова»: «В 1857 году я поехал за границу, в Мариенбад, и там взял курс вод и написал в течение семи недель почти все три последние тома Обломова, кроме трех или четырех глав. (Первая часть была у меня написана прежде.) В голове у меня был уже обработан весь роман окончательно — и я переносил его на бумагу, как будто под диктовку. Я писал больше печатного листа в день…»[49] А между тем в письмах, которые Гончаров очень любил писать (в чем и сам охотно признавался) процесс завершения романа выглядит иначе — как изнурительный, но всепоглощающий и страстно любимый труд, активно творческий на всем протяжении своем. Так, например, он, как и в позднейшей исповеди, утверждает, что «роман выносился весь до мельчайших сцен и подробностей и оставалось только записывать его. Я писал как будто по диктовке…», но тут же делает существенное исправление: «…В программе у меня женщина намечена была страстная, а карандаш сделал первую черту совсем другую и пошел дорисовывать остальное уже согласно этой черты, и вышла иная фигура». Признаваясь в предыдущих письмах в «любви» к создаваемой им героине, Гончаров в только что цитированном письме, адресованном к одному из немногочисленных его близких приятелей, сомневается, хандрит и жалуется: «…Женщина, любовь героя, Ольга Сергеевна Ильинская — может быть, такое уродливое порождение вялой и обессиленной фантазии, что ее надо бросить или изменить совсем: я не знаю сам, что это такое. Выходил из нее сначала будто образ простоты и естественности, а потом, кажется, он нарушился и разложился. Да, может быть, это все очень глупо»[50]. Как видно, писание «под диктовку», которое неоднократно объявляет Гончаров, оказывается во многом данью некоей иллюзии.