Обломов

Одет он был в покойный фрак, отворявшийся широко и удобно, как ворота, почти от одного прикосновения. Белье на нем так и блистало белизной, как будто под стать лысине. На указательном пальце правой руки надет был большой, массивный перстень с каким-то темным камнем.

— Доктор! Какими судьбами? — воскликнул Обломов, протягивая одну руку гостю, а другою подвигая стул.

— Я соскучился, что вы всё здоровы, не зовете, сам зашел, — отвечал доктор шутливо. — Нет, — прибавил он потом серьезно, — я был вверху, у вашего соседа, да и зашел проведать.

— Благодарю. А что сосед?

— Что: недели три-четыре, а может быть, до осени дотянет, а потом… водяная в груди: конец известный. Ну, вы что?

Обломов печально тряхнул головой:

— Плохо, доктор. Я сам подумывал посоветоваться с вами. Не знаю, что мне делать. Желудок почти не варит, под ложечкой тяжесть, изжога замучила, дыханье тяжело… — говорил Обломов с жалкой миной.

— Дайте руку, — сказал доктор, взял пульс и закрыл на минуту глаза. — А кашель есть? — спросил он.

— По ночам, особенно когда поужинаю.

— Гм! Биение сердца бывает? Голова болит?

И доктор сделал еще несколько подобных вопросов, потом наклонил свою лысину и глубоко задумался. Через две минуты он вдруг приподнял голову и решительным голосом сказал:

— Если вы еще года два-три проживете в этом климате да будете все лежать, есть жирное и тяжелое — вы умрете ударом.

Обломов встрепенулся.

— Что ж мне делать? Научите, ради бога! — спросил он.

— То же, что другие делают: ехать за границу.

— За границу! — с изумлением повторил Обломов.

— Да, а что?

— Помилуйте, доктор, за границу! Как это можно?

— Отчего же не можно?

Обломов молча обвел глазами себя, потом свой кабинет и машинально повторил:

— За границу!

— Что ж вам мешает?

— Как что? Все…

— Что ж все? Денег, что ли, нет?

— Да-да, вот денег-то в самом деле нет, — живо заговорил Обломов, обрадовавшись этому самому естественному препятствию, за которое он мог спрятаться совсем с головой. — Вы посмотрите-ка, что мне староста пишет… Где письмо, куда я его девал? Захар!

— Хорошо, хорошо, — заговорил доктор, — это не мое дело, мой долг сказать вам, что вы должны изменить образ жизни, место, воздух, занятие — все, все.

— Хорошо, я подумаю, — сказал Обломов. — Куда же мне ехать и что делать? — спросил он.

— Поезжайте в Киссинген или в Эмс, — начал доктор, — там проживете июнь и июль, пейте воды, потом отправляйтесь в Швейцарию или в Тироль: лечиться виноградом. Там проживете сентябрь и октябрь…

— Черт знает что, в Тироль! — едва слышно прошептал Илья Ильич.

— Потом куда-нибудь в сухое место, хоть в Египет…

«Вона!» — подумал Обломов.

— Устраняйте заботы и огорчения…

— Хорошо вам говорить, — заметил Обломов, — вы не получаете от старосты таких писем…

— Надо тоже избегать мыслей, — продолжал доктор..

— Мыслей?

— Да, умственного напряжения.

— А план устройства имения? Помилуйте, разве я осиновый чурбан?..

— Ну, там как хотите. Мое дело только остеречь вас. Страстей тоже надо беречься: они вредят лечению. Надо стараться развлекать себя верховой ездой, танцами, умеренным движеньем на чистом воздухе, приятными разговорами, особенно с дамами, чтоб сердце билось слегка и только от приятных ощущений.

Обломов слушал его, повеся голову.

— Потом? — спросил он.

— Потом от чтения, писанья — боже вас сохрани! Наймите виллу, окнами на юг, побольше цветов, чтоб около были музыка да женщины…

— А пищу какую?

— Пищи мясной и вообще животной избегайте, мучнистой и студенистой тоже. Можете кушать легкий бульон, зелень, только берегитесь: теперь холера почти везде бродит, так надо осторожнее… Ходить можете часов восемь в сутки. Заведите ружье…

— Господи!.. — простонал Обломов.

— Наконец, — заключил доктор, — к зиме поезжайте в Париж и там, в вихре жизни, развлекайтесь, не задумывайтесь: из театра на бал, в маскарад, за город с визитами, чтоб около вас друзья, шум, смех…

— Не нужно ли еще чего-нибудь? — спросил Обломов с худо скрытой досадой.

Доктор задумался…

— Разве попользоваться морским воздухом: сядьте в Англии на пароход да прокатитесь до Америки…

Он встал и стал прощаться.

— Если вы все это исполните в точности… — говорил он…

— Хорошо, хорошо, непременно исполню, — едко отвечал Обломов, провожая его.

Доктор ушел, оставив Обломова в самом жалком положении. Он закрыл глаза, положил обе руки на голову, сжался на стуле в комок и так сидел, никуда не глядя, ничего не чувствуя.

Сзади его послышался робкий зов:

— Илья Ильич!

— Ну? — откликнулся он.

— А что ж управляющему-то сказать:

— О чем?

— А насчет того, чтоб переехать?

— Ты опять об этом? — с изумлением спросил Обломов.

— Да как же, батюшка, Илья Ильич, быть-то мне? Сами рассудите: и так жизнь-то моя горькая, я в гроб гляжу…

— Нет, ты, видно, в гроб меня хочешь вогнать своим переездом, — сказал Обломов. — Послушай-ка, что говорит доктор!

Захар не нашел, что сказать, только вздохнул так, что концы шейного платка затрепетали у него на груди.

— Ты решился уморить, что ли, меня? — спросил опять Обломов. — Я надоел тебе — а? Ну, говори же?