Обломов

Для лучшего понимания напряженности труда можно сравнить приведенную выше запись из «Необыкновенной истории» с таким признанием в письме, сделанным, что называется, по горячим следам проведенной только что работы: «Я приехал сюда (в Мариенбад) 21-го июня нашего стиля, а сегодня 29 июля, у меня закончена первая часть Обломовау написана вся вторая часть и довольно много третьей, так что лес уже редеет, и я вижу вдали… конец. Странно покажется, что в месяц мог быть написан почти весь роман: не только странно, даже невозможно, но надо вспомнить, что он созрел у меня в голове в течение многих лет и что мне оставалось почти только записать его…» Это, как видно, уже говорилось писателем не раз, но затем следует важное добавление: «…Он требует значительной выработки… Наконец, может быть, я написал кучу вздору, который только годится бросить в огонь. Авось бог даст, годится на что-нибудь и другое, погожу бросать»[51]. Этой «значительной выработкой» автор занялся во время чтения корректур, которое — судя по письмам — сопровождалось сильным волнением в ожидании реакции публики и критики.

Волнение это нельзя приписать понятной писательской неуверенности: оно имело и объективное основание.

Гончаров уже три года служил цензором при министерстве народного просвещения. В литературных кругах характер его деятельности оценивался по-разному. Достоевский, например, считал его человеком «с душой чиновника, без идей, и с глазами вареной рыбы, которого бог, будто насмех, одарил блестящим талантом»[52]. Этого крайне резкого мнения держались далеко не все. Цензор и профессор А. В. Никитенко, протежировавший Гончарову, сам отличавшийся умеренными взглядами, находил своего протеже умным, дельным и, главное, очень честным работником. Однако все, знакомые с тогдашними цензурными порядками, свидетельствуют, что автор «Обломова» в отношении проходивших через его руки сочинений был педантичен, придирчив и чрезмерно осмотрителен. А председатель Петербургского цензурного комитета в докладе министру просвещения в связи с просьбой Гончарова об отставке так характеризовал его: «он соединял в себе редкое умение соглашать требования правительства с современными требованиями общества и, принося этим неоценимым в цензоре качеством пользу литературе, вместе с тем избавлял и самое министерство народного просвещения от пререканий и неприятностей, столь часто встречающихся по делам цензурным…»[53] Это обстоятельство, осложненное некоторой неуживчивостью характера Гончарова, а также разгоревшаяся еще до выхода романа неприятная его история с Тургеневым не предвещали большого сочувствия роману в кругу ведущих литераторов.

Тургенев, который слышал (вместе с В. П. Боткиным и А. А. Фетом) авторское чтение только оконченного «Обломова», заявил, по воспоминаниям Гончарова, однажды: «пока останется хоть один русский, — до тех пор будут помнить Обломова». Впрочем, по тем же воспоминаниям, сразу после первого чтения тургеневский отзыв был «каким-то кислым»[54]. Как бы там ни было, по в подлинном письме Тургенев пишет Некрасову — тогда еще своему товарищу по работе в журнале «Современник»: «Гончаров прочел нам с Боткиным своего оконченного „Обломова“; есть длинноты, но вещь капитальная — и весьма было бы хорошо, если б можно было приобрести ее для „Современника“…»[55] В письме Тургеневу Некрасов нисколько не жалеет, что «капиталист Краевский» перехватил роман, заплатив за него «адскую сумму». Он полагает, что предстоящие новые тургеневские публикации заслуживают большего вознаграждения, — уже потому, что их автор не занимает «должности, которая едва ли может усилить интерес романа в глазах публики. Так прелестнейший обед в тюремном замке, я думаю, должен несколько потерять. Сказать между нами, — заключает Некрасов, — это была одна из главных причин, почему я не гнался за этим романом, да и вообще молодому поколению не много может дать Гончаров, хоть и не сомневаюсь, что роман хорош»[56].

Много позже А. А. Фет в своих крайне тенденциозных мемуарах сообщал, что «продолжительное, хотя и прекрасное чтение» наводило на него «неотразимую дремоту», что вследствие этого он, «конечно, не унес никакого представления», — но это уже факт биографии поэта[57].

Разные литераторы с разным чувством ждали романа далеко не равнодушно. Разрешила ожидания читающая публика и наиболее чуткий выразитель ее передовой части — критик «Современника». Сам Гончаров был поражен. «Обломов, по выходе всех частей, произвел такое действие, какого ни Вы, ни я не ожидали, — писал Гончаров И. И. Льховскому. — Увлечение Ваше повторилось, но гораздо сильнее, в публике. Даже люди, мало расположенные ко мне, и те разделили впечатление. Оно огромно и единодушно»[58].