Обломов

– Агафья Матвеевна сама настаивает: славная женщина! – говорил Обломов, несколько опьянев. – Я, признаться, не знаю, как я буду в деревне жить без нее: такой хозяйки не найдешь.

Штольц слушал его, немного нахмурив брови.

– Ты думаешь, это кто все готовит? Анисья? Нет! – продолжал Обломов. – Анисья за цыплятами ходит, да капусту полет в огороде, да полы моет; а это все Агафья Матвеевна делает.

Штольц не ел ни баранины, ни вареников, положил вилку и смотрел, с каким аппетитом ел это все Обломов.

– Теперь ты уж не увидишь на мне рубашки наизнанку, – говорил дальше Обломов, с аппетитом обсасывая косточку, – она все осмотрит, все увидит, ни одного нештопанного чулка нет – и все сама. А кофе как варит! Вот я угощу тебя после обеда.

Штольц слушал молча, с озабоченным лицом.

– Теперь брат ее съехал, жениться вздумал, так хозяйство, знаешь, уж не такое большое, как прежде. А бывало так у ней все и кипит в руках! С утра до вечера так и летает: и на рынок и в Гостиный двор… Знаешь, я тебе скажу, – плохо владея языком, заключил Обломов, – дай мне тысячи две-три, так я бы тебя не стал потчевать языком да бараниной; целого бы осетра подал, форелей, филе первого сорта. А Агафья Матвеевна без повара чудес бы наделала – да!

Он выпил еще рюмку водки.

– Да выпей, Андрей, право выпей: славная водка! Ольга Сергевна тебе этакой не сделает! – говорил он нетвердо. – Она споет Casta diva, а водки сделать не умеет так! И пирога такого с цыплятами и грибами не сделает! Так пекли только бывало в Обломовке да вот здесь! И что еще хорошо, так это то, что не повар; тот бог знает какими руками заправляет пирог; а Агафья Матвеевна – сама опрятность!

Штольц слушал внимательно, навострив уши.

– А руки-то у нее были белые, – продолжал значительно отуманенный вином Обломов, – поцеловать не грех! Теперь стали жестки, потому что все сама! Сама крахмалит мне рубашки! – с чувством, почти со слезами произнес Обломов. – Ей-богу, так, я сам видел. За другим жена так не смотрит – ей-богу! Славная баба Агафья Матвеевна! Эх, Андрей! Переезжай-ко сюда с Ольгой Сергеевной, найми здесь дачу: то-то бы зажили! В роще чай бы стали пить, в ильинскую пятницу на Пороховые бы Заводы пошли, за нами бы телега с припасами да с самоваром ехала. Там, на траве, на ковре легли бы! Агафья Матвеевна выучила бы и Ольгу Сергевну хозяйничать, право выучила бы. Теперь вот только плохо пошло: брат переехал; а если б нам дали три– четыре тысячи, я бы тебе таких индеек наставил тут…

– Ты получаешь пять от меня! – сказал вдруг Штольц. – Куда ж ты их деваешь?

– А долг? – вдруг вырвалось у Обломова.

Штольц вскочил с места.

– Долг? – повторил он. – Какой долг?

И он, как грозный учитель, глядел на прячущегося ребенка.

Обломов вдруг замолчал. Штольц пересел к нему на диван.

– Кому ты должен? – спросил он.

Обломов немного отрезвился и опомнился.

– Никому, я соврал, – сказал он.

– Нет, ты вот теперь лжешь, да неискусно. Что у тебя? Что с тобой, Илья? А! Так вот что значит баранина, кислое вино! У тебя денег нет! Куда ж ты деваешь?

– Я точно должен… немного, хозяйке за припасы… – говорил Обломов.

– За баранину и за язык! Илья, говори, что у тебя делается? Что это за история: брат переехал, хозяйство пошло плохо… Тут что-то неловко. Сколько ты должен?

– Десять тысяч, по заемному письму… – прошептал Обломов.

Штольц вскочил и опять сел.

– Десять тысяч? Хозяйке? За припасы? – повторил он с ужасом.

– Да, много забирали; я жил очень широко… Помнишь, ананасы да персики… вот я задолжал… – бормотал Обломов. – Да что об этом?

Штольц не отвечал ему. Он соображал: «Брат переехал, хозяйство пошло плохо – и точно оно так: все смотрит голо, бедно, грязно! Что ж хозяйка за женщина? Обломов хвалит ее! она смотрит за ним; он говорит о ней с жаром…»

Вдруг Штольц изменился в лице, поймав истину. На него пахнуло холодом.

– Илья! – спросил он. – Эта женщина… что она тебе?.. – Но Обломов положил голову на стол и задремал.

«Она его грабит, тащит с него все… это вседневная история, а я до сих пор не догадался!» – думал он.

Штольц встал и быстро отворил дверь к хозяйке, так что та, увидя его, с испугу выронила ложечку из рук, которою мешала кофе.

– Мне нужно с вами поговорить, – вежливо сказал он.

– Пожалуйте в гостиную, я сейчас приду, – отвечала она робко.

И, накинув на шею косынку, вошла вслед за ним в гостиную и села на кончике дивана. Шали уж не было на ней, и она старалась прятать руки под косынку.

– Илья Ильич дал вам заемное письмо? – спросил он.

– Нет, – с тупым взглядом удивления отвечала она, – они мне никакого письма не давали.

– Как никакого?

– Я никакого письма не видала! – твердила она с тем же тупым удивлением…

– Заемное письмо! – повторил Штольц.

Она подумала немного.

– Вы бы поговорили с братцем, – сказала она, – а я никакого письма не видала.

«Что она, дура или плутовка?» – подумал Штольц.

– Но он должен вам? – спросил он.