Обман

— Восемь-десять. Все вроде бы интеллектуалы. Меня это просто бесит. Я ходила туда раз шесть-семь. Больше не пойду. Но не жалею, что ходила, пригодится для работы: мне нравится слушать, как они говорят о себе. А они злятся: я для них слишком умная. Где-то с месяц эти занятия здорово меня подзаряжали. Среди них есть даже писатель. Пока еще, правда, не состоявшийся. Женщина. Вот от нее я узнала много нового, она там самая яркая личность, и она-то меня особенно невзлюбила. Она формулировала лучше всех, говорила отлично — просто заслушаешься, но она терпеть не может тех, кто тоже хорошо говорит. Очень глупо с ее стороны, потому что говорит она совсем не так, как я, но по-своему тоже хорошо. Есть там один юрист, его зовут Уилфред. Есть еще один парень, он работает в Фестивальном зале[42]. Есть там и дамочка, с ног до головы увешанная драгоценностями, с сумкой «Луи Виттон», из чего следует…

— Что она ничего не понимает.

— Верно. А еще кто?.. Минимум двое готовились стать психотерапевтами.

— В первый день ты, наверно, нервничала?

— Ничуть.

— Итак, ты вошла в комнату, все уже в сборе, и ты говоришь: «Здрасьте. Я — новенькая».

— Нет-нет. Я пришла первой. Остальные опоздали. Какие же они противные! Словом, все это смахивало на семейный ужин: на него вечно все опаздывают. Тянутся поодиночке, нога за ногу. А потом вперятся в пол и — ни словечка. Если учесть, что время тут стоит дорого, досада берет. Не понимаю, о чем они думают. Ясно ведь, что ради этого курса большинству приходится во многом себе отказывать.

— И о чем ты говорила в тот первый день?

— Не помню. Вероятно, без всякой подковырки задала какой-нибудь разумный вопрос. Я всегда заранее знала, что они в конце концов скажут, но решила не показывать виду, и, точно наторевший в своем деле адвокат, задавала наводящие вопросы. Одна из женщин считала, что ею пренебрегали, поэтому и жизнь у нее была ужасной и несправедливой, а я и говорю: «Вы, наверно, единственный ребенок?» Такие вопросы там вроде бы не возбраняются. А уж после можно спросить, готова ли она смириться с тем, что не все внимание уделяют ей одной. Но они безнадежны. Толку ни от кого не добьешься. Меня так и подмывало сказать: сомнительно, что они могут хоть какую-то мою проблему решить. У них на это умишка не хватит.

— Но им вроде как положено анализировать тебя как проблему, а не решать твои проблемы, верно?

— Пожалуй. Кто знает? Я надеялась, этот курс поможет мне на деле разобраться, почему у меня не складываются отношения с коллегами по работе, почему я так ненавижу эту мою поганую работу и тупиц, которые мной помыкают. Тут кто-то из группы и давай меня упрекать: мол, я зазналась, считаю себя очень умной. И попал в точку: моя проблема именно в этом. И мне не терпелось узнать о ней побольше. Хотя выслушивать это ох как нелегко.

— Но ты же и вправду умная. Я и люблю тебя за то, что ты умная. Тоже мне проблема. Да кто они такие? Вот приеду и набью им морду.

— Они, ясное дело, завидуют, я ведь и вправду умнее их, ни хрена поделать с этим они не могут! Знаете, к какому выводу я пришла?

— К какому?

— Я пришла к выводу, что надо быть решительнее.

— Я только что смотрела, как моя дочь играет в рождественской постановке. На Рождество у нас ставят пьески о рождении Иисуса.

— Вот как?

— Ну да.

— И когда же это было? Я, верно, не обратил внимания. На прошлой неделе несколько дней подряд не покупал газет.

— Ну, вообще-то давненько. И они напридумали много всякого. Жаль, что ты не видел постановки. Получилось очень забавно. Правда, забавно. Играли они в гостиной. Там концертный рояль, мраморный камин. Дочка была такая смешная!.. Плутишка маленькая. Она играла королеву — вместо восточного короля. Должна была нести дары. Как-то у нас с ней зашла об этом речь, и я говорю: «Что за дары?» А она мне: «Ну, золото, там, блядан и смирна».

— Ты ее поправила?

— Вообще-то нет. Просто спросила: «А ты что подносишь?» А она мне: «Я подношу золото»; и я подумала: вот и прекрасно, скорее всего, ей не придется называть свой дар вслух. Боюсь, очень скоро мне нужно будет опять смотреть эту сцену торжества христианской гордыни.

— Опять близится мой день рождения.

— Как, опять?!

— Да. Никуда не денешься. Из тысячи девятисот восьмидесяти четырех вычти тысячу девятьсот тридцать три. И ничего не попишешь: пятьдесят один год.

— Но ты ведь можешь этот факт просто проигнорировать. Почему бы просто с ним не смириться?

— Ты на себя оборотись: хнычешь и ноешь, а тебе всего тридцать четыре!

— Я знаю, почему мне трудно с этим смириться. Я спрашиваю, почему ты не можешь с этим смириться.

— Потому что жизнь скоро кончится, вот почему. Я умру.