Обман

— Я рада за тебя. Думаю только, что название надо изменить.

— Ну уж нет. Она будет называться «Отменная и весьма полезная брошюра для всех, кто пожелает познакомиться с изысканными рецептами».

Все так же улыбаясь, Жюмель покачала головой.

— Слишком длинно и непонятно. Продавцам будет трудно это выговорить.

Мишель нахмурился.

— Она не будет продаваться на рынках и в тавернах, как мои альманахи… Но наверное, ты права. Можно напечатать объяснение субтитром и назвать брошюру просто «Трактат о косметике и вареньях». Посмотрим, что скажут печатники.

— Вот увидишь, они примут мою сторону, — Жюмель положила девочку рядом с собой и поманила Мишеля, — Иди сюда, ты заслужил поцелуй.

Он не заставил себя просить. Поцелуй был невинным, но крепким. Мишель почувствовал себя счастливым. После возвращения Жюмель из Парижа (хотя Мишель продолжал думать, что она была в Лионе) их отношения стали близкими и нежными. Он не пренебрегал ею больше, напротив, если позволяла дочка, по крайней мере два-три раза в неделю он воздавал почести красоте жены. А она, мало того что с неподдельной страстью отвечала на его объятия, обещала больше никогда его не обманывать и показала ему письма за подписью Молинаса, которые время от времени получала. Оба они порядком сомневались, что их действительно написал тот, кого сожгли живым в Эксе. Однако догадывались, кто был их автором, вернее, авторшей. И впервые вместе смеялись над ней.

Мишель оторвался от губ жены и провел рукой по волосам дочурки. Он осторожно поднял ее и положил на колени к матери. Потом взглянул в окно.

— Уже вечереет, пора зажечь свечи, — И прибавил: — Сегодня мне надо поработать наверху. Как освобожусь, сразу приду к тебе.

— Не беспокойся. Гороскопы?

— Да. На них такой спрос, что за последний я запросил десять золотых, и покупатель их выложил не моргнув глазом.

Жюмель рассмеялась.

— Можно подумать, что все жители Салона разом стали беспокоиться о своем будущем. Хотя жизнь у нас относительно спокойная. Война далеко, чумных эпидемий нет. — Она тихонько ухватила за носик Магдалену, и та весело пискнула, — Вот и сегодня, пока тебя не было, приходил клиент. Сказал, что еще вернется.

— Имени не помнишь?

— Нет, но кажется, какое-то латинское. И на голове у него была квадратная шапочка, как у тебя.

— Тогда это был врач. Странно, что он хотел заказать мне гороскоп. Случайно, не аптекарь Франсуа Берар?

— Нет, этого человека я никогда не видела. Он высокий, тощий и чуть косит, на вид лег пятидесяти. И с ним был старик с запавшими глазами и длинной бородой до самой фуди. Он держался поодаль, опирался на палку и весь дрожал, словно от холода.

У Мишеля возникло подозрение, которое он тут же отогнал прочь: было бы несправедливо омрачать счастливую минуту. Он только теперь понял, какое это счастье: иметь рядом любящую и умную женщину. Жюмель и вправду начала понимать его и оказалась вовсе не глупой, как он считал поначалу. Несмотря на свои непредсказуемые выходки и зачастую непристойные словечки, она была женщиной восприимчивой и проницательной. Он слишком долго оставался в плену у предрассудков своей эпохи, над которыми вволю поиздевался Франсуа Рабле: женщина либо может мыслить только примитивно, либо она носительница непристойной хвори. Но в последнее время до него дошло, что мирное сосуществование полов — источник взаимного тепла, и ему не хотелось, чтобы в это тепло врывался ледяной сквозняк.

И тут, словно назло его надеждам, налетел внезапный ветер и захлопали створки входной двери. Магдалена заплакала и прижалась к матери. Встревоженная Жюмель спросила:

— В чем дело? Еще минуту назад на улице было ни облачка.

— Сам не понимаю.

Мишель, пользуясь еще брезжившим дневным светом, спустился, чтобы закрыть входную дверь. Внезапная вспышка молнии, за которой не последовало грома, настигла его посередине коридора. Сердце забилось тяжким и, неровными ударами. Но он нашел в себе силы добраться до входной двери. В свете второй беззвучной вспышки он разглядел на пороге две неподвижные фигуры. Это были Пентадиус и Ульрих из Майнца. Такого поворота событий следовало ожидать. Дрожа от ужаса, Мишель склонился в поклоне.

— Вот сюрприз! — пробормотал он. — Столько лет прошло!

— Ну что же ты! Подойди и обними меня! — воскликнул Пентадиус.

Нос на его длинном лице косил чуть налево, но, даже учитывая эту легкую аномалию, лицо никак нельзя было назвать уродливым. Странным — да, но не уродливым. Ярко-зеленые глаза смотрели необыкновенно умно, а рот под длинными усами добродушно улыбался. И все же при взгляде на это лицо всех охватывала беспричинная неловкость.

Мишель сумел ее преодолеть и обнял друга, расцеловав его в щеки, и вздрогнул только, когда острая бородка Пентадиуса уколола его в подбородок. Однако более тяжкое испытание ждало его впереди, и он медлил высвободиться из объятий, чтобы оттянуть момент.

Тихий и кроткий голос призвал его исполнить долг. Бородатый старик грациозно и несколько по-женски склонил голову набок.

— Мишель, что же ты со мной не поздороваешься? — Голос Ульриха звучал хрипло, но не злобно, а даже деликатно.