Обман

– Но вы используете музыку. Используете то мажор, то минор, чтобы добиться расположения женщин.

– Так и есть. Я действительно пускаю музыку в ход. Как остроумно сказано, она одновременно и святая, и блудница.

– Женщины восприимчивее к музыке?

– Думаю, что да.

– Лиза и Эльза восприимчивы к музыке?

– Ну что за вопрос? Да, дважды – да. Перед белыми скамейками для зрителей имеется забетонированный прямоугольник – своего рода танцевальная площадка. Для немногих. Там появляются трогательные пары, которые, словно повинуясь дистанционному сигналу, предаются воспоминаниям о своих танцевальных экзерсисах. Некоторые вовсе не такие уж старые, однако в этом курортном городе каждый выглядит более пожилым, чем на самом деле. Здесь воздух наполнен каким-то бледным вечерним отблеском старых детских книжек – это как мелкая пыль, которая пудрой ложится на лица. Вы ведь знаете эти цвета – кремовый, розовый и яичной скорлупы. Излюбленные цвета женщин. Помните «Гуантанамеру»? Я уже начал выдавать аккорды, когда они поднялись с мест и стали танцевать. Лиза и Эльза танцевали друг с другом. Но как! Боже мой, они смотрелись как один человек, который в шутку раскололся на две части. Обычно они не выказывали особого проворства, но если уж выходили танцевать, то были под стать Фреду Астеру и Джинджер Роджерс. Сплошное обаяние. Безудержное парение в пространстве. Мимолетные, как бы ироничные наклоны головы. Воздушные жесты. Едва осязаемые замедления. Такое впечатление, что силы тяжести больше не существовало, а тела вращались на основе взаимного тайного согласия. Взоры всех были прикованы только к ним. Это было непередаваемое зрелище. Я был благодарен судьбе и умению, которое позволяло мне играть, не глядя на клавиши. Я смотрел только на Лизу с Эльзой и не мог отвести взгляд. Дамы почти не улыбались, растворившись в музыке. Они танцевали как на рельсах. Остальные танцующие пары остановились, чтобы не спугнуть происходящее на их глазах чудо. Когда музыка отгремела, раздались аплодисменты, каких я еще никогда не слышал перед большой раковиной. Хлопали в ладоши даже те, кто перестал танцевать и стоял с боков, чтобы не мешать дуэту. Я тоже аплодировал. А вот Лиза и Эльза просто стояли, взявшись за руки. Они как дети поглядывали на меня с просьбой в глазах. Пожалуйста, еще. Сыграй для нас еще. Я держал в руках свой пульт. Во всем виновата босанова, крикнул я другим музыкантам. – Этот номер не был заявлен, пожаловался трубач, мускулистый венгр. Не важно, бросил я и начал играть. Постепенно вступали и другие музыканты. Как фигуры на циферблате только что заведенных часов, Лиза и Эльза снова закружились в танце. Им не потребовалось ни секунды, без чего не могут обойтись даже профессиональные танцоры, чтобы достичь абсолютной синхронности. Каждый их шаг, начиная с первого, был верхом совершенства. Чудо есть чудо.

– Ага. «Во всем виновата босанова».

– Забавно, не правда ли? «Во всем виновата босанова» – удивительная мелодия. По сути дела, это плаксивая песня. Еще будучи подростком, я впервые услышал ее по радио, а потом тайком пытался подобрать на рояле. Родителей не было дома. Тогда ее исполняла Мануэла. Вы еще помните Мануэлу?

– Мануэлу? Нет. А кто это?

– Школьница с челкой орехового цвета; она носила белые гольфы и плиссированную юбочку в клетку. Она очень мило распевала эту песенку прямо в телекамеру, поэтому казалось, что все позволено. В то время я, подросток в стадии бурного и вместе с тем беспомощного созревания, воспринимал Мануэлу как ярчайший эротический символ. «Во всем виновата босанова» – это и весьма бодрая песенка. В начале шестидесятых католическая церковь собиралась даже запретить ее распространение, поскольку она призывала к безнравственным действиям. Так или иначе, ответственность за тяжкие прегрешения была возложена на музыкальное произведение.

– Но это же абсурд.

– В том-то и дело. Об этом много писали. Я ничего не придумал.

– А в остальном вы придумываете или даете подлинную информацию?

– Ну знаете ли.

– Ну, Шехерезада, только правду.

– Гм.

– Что скажете?

– Может, вы мне не доверяете?

– А почему я должна вам доверять?

– Потому что я хорошо отношусь к вам.

– Мне кажется, вы забываете, зачем вы здесь.

– Нет, нет. Ни в коем случае.

– «Горизонт заалел как воспалившийся шрам. Воздух был как шелк. Хризантема вся купалась в лилиях…» Это же все вымысел.

– Верно. Равно как и вы.

– Я бы советовала вам поостеречься. Это вам не курортная болтовня.

– Знаю.

– Стало быть?

– Поищите на имя «Хризантема де ля Саблиер». Дживенч – девичья фамилия. Когда она стала записывать пластинки, уже тогда фигурировала под именем де ля Саблиер.

– Почему же с таким именем она говорила по-немецки?

– Она родилась в Швейцарии. В кантоне, где основной язык французский. Но выросла она в двуязычной среде, ее мать была швейцарской немкой.

– И во все это я должна поверить?

– Просто наведите справки.

– Ну а как насчет Серафино?

– Что мне об этом известно? Я ведь уже говорил вам, что потерял программку. Может, это были Херувимы, или Гварнери, или черт знает, как их там еще звали.