Обман

Если мне не будет суждено с ним когда-либо увидеться вновь, значит, я уже виделась с ним тысячу раз, ибо это всегда было изначальное прощание. Когда мы увиделись впервые, на землю падал первый лист, и все уже было решено. Он знал это с самого начала, и только до меня полностью не доходило, как все развивается – без начала и без конца. Что с самого начала это и есть свидание при всем его легкомысленном внешнем восприятии, словно существует безгранично огромное число вероятных возможностей. Однако с первой же секунды складывается так, а не иначе. Зародыш не прорастает, а, наоборот, угасает, возвращаясь к самому первому глухому жесту и к первому крику.

– Как вам спалось, фрау доктор?

– Неплохо.

– А я не сомкнул глаз.

– Что представлял собой Шуман как человек?

– Для осознания этого нам потребуются годы.

– Так попробуйте же.

– Это был многоликий человек – Юлий, мастер Раро, но прежде всего Флорестан и Эвзебий.

– Флорестан?

– Титан. Неистовый и энергичный.

– А Эвзебий?

– Мягкий и меланхоличный.

– Я купила компакт-диск с записью танцев Давида. В исполнении Хризантемы.

– Ну и?

– Для меня открылся новый мир.

– Вы знаете, как называется первая часть книг Шумана о Давиде?

– Нет.

– Тогда, нежная служительница муз, наклонись ко мне, не страшась жестокого слова! Видит небо, что я ни в коей мере не Менцель, а скорее уподобляюсь Александру, повторяющему вслед за Кинтусом Куртиусом: «Я не воюю с женщинами, нет; лишь где оружье есть, иду я в наступленье!» Как лиловым стеблем хочу я помахать критическим жезлом над твоею главой. Или ты считаешь, мне неведомо время, когда хотят говорить и не могут от ощущения блаженства, когда Все хотелось бы прижать к своей груди, еще не найдя составляющих компонентов этого Всего, и когда существует музыка, которая показывает то, что нам суждено будет утратить еще раз?

– Это более чем прекрасно.

– Скромно сказано. Это целый мир.

– Вы все знаете наизусть…

– Я сто раз читал это и перечитывал. Это моя Библия.

– Одно противоречит другому…

– Очень немногое в этом мире сочетается друг с другом. Кроме разве что… мужчины и женщины. Да и то при совершенно определенных условиях, с учетом совершенно определенных признаков. Например, такого мужчины, как я, и такой женщины, как вы.

– Пожалуйста, не говорите такие вещи.

– Вы первая женщина, с которой я так долго беседовал, не испытывая скуку.

– Ничего удивительного. В конце концов, вы говорили о самом себе. Все люди относятся к этому с огромным интересом.

– Всегда с неизменным сарказмом, верно?

– Это совсем трезвое наблюдение.

– Фрау Майнц, я знаю, где мы, знаю, почему вы здесь, и тем не менее…

– Что же?

– Бессмысленно вам это говорить.

– Тогда продолжим. Лиза и Эльза – которая из них была Флорестаном и которая Евсевием?

– Видите ли, именно поэтому я столь охотно беседую с вами.

– Да, да. Вы расставляете ловушки, и я сразу в них попадаю.

– Это совсем не так.

– И все же?

– Это было практически нерасторжимо. По сути дела, две стороны одной медали. Вначале мне показалось, что Лиза – Флорестан, а Эльза – Евсевий. Но когда я узнал обеих ближе, все поменялось до полной противоположности. Какая-то невообразимая пара. Трогательно было наблюдать, как каждая из двух женщин, всю жизнь опекавших друг друга, превратилась в Мату Хари. В платках и защитных очках обе пробирались на свидание в гостиницу. С отчаянным выражением лица обнимались со мной или тайком покупали ажурное нижнее белье – причем обе. Иногда мы отправлялись куда-нибудь развеяться. Втроем. При этом все вели себя подчеркнуто официально, демонстрируя образец утонченной вежливости. Мы вместе обедали, то и дело повторяя «спасибо» и «пожалуйста», в то время как Лиза своей ногой под столом старалась дотронуться до моей, а Эльза украдкой гладила мою руку, пока Лиза удалялась в туалет, чтобы припудрить лицо. Когда же после ресторана мы фланировали по набережной, люди оборачивались, словно я выгуливал парочку королевских пуделей. Должен признаться, что со временем эти игры сделались утомительными, потому что в некотором смысле мне приходилось вкалывать в две смены. Слава Богу, что в эротическом плане обе не отличались особой требовательностью. А больше всего им нравилось, когда после этого самого мы, как дети, натягивали одеяло до подбородка, и я рассказывал всякие истории. Именно истории, а не выдумки с психоподкладкой.

– Вы когда-нибудь еще влюблялись? Я имею в виду после Хризантемы.

– Да.

– Ну и?…