Обман

Лучше б я никогда туда не ходила. Это оказался кошмар. То есть абсолютный. Марина говорила – оболтус, но чтоб такое... Никакие выражения, кроме матерных, тут не уместны.

Шестнадцатилетний болван, тупой и избалованный, уверенный в своей безнаказанности и вседозволенности, которому на фиг не нужно никаких правил, не только русского языка, но и вообще по жизни. А зачем? Ему и так все купят. Он меня не слушал, откровенно хамил, зевал и кривлялся, а я должна была с милой улыбкой что-то такое ему талдычить про запятые...

Я, конечно, такого не ожидала, поэтому и растерялась поначалу. Растерянности моей хватило примерно на полчаса, после чего я решила, что с этим делом пора завязывать.

– Я вижу, друг мой, ты сегодня не в настроении, – заявила я, закрывая учебник. – Поэтому мы на сегодня закончим. К следующему разу сделаешь то-то и то-то. А сейчас – урок окончен.

Ученичок пробубнил что-то вроде того, что нефиг на него мою работу сваливать, но вид у него был слегка обескураженный, поэтому я решила, что счет один-один. На выходе мамашка, морщась, как от кислого, протянула мне мой несчастный конверт, и я, не глядя, сунула его в сумку. Только дома я обнаружила там вместо восьми долларов шесть. Стерва. И когда только успела вытащить за «недоданное» время. А как насчет прибавки за вредность?

Видит Бог, я бы завязала с этими уроками в тот же день. Черт с ними, с восемью долларами! И хотела заявить об этом Марине, но не могла дозвониться, а на следующий день забыла, а потом мне в школе выдали аванс, и это был караул.

То есть полный караул. То есть я такого даже во сне не могла представить. А я, дура, так еще ждала этой первой настоящей зарплаты! Думала, брюки куплю приличные... Какие брюки? Того, что я получила, не хватило бы даже на еду, причем по Марининым, а не по моим прежним меркам. Даже если представить, что аванс – это лишь треть всей зарплаты. И действительно выходило, что восемь урочных долларов – очень даже большие деньги.

Только поэтому я решила заткнуться на время в тряпочку и попробовать еще раз. Пожалела я об этом сразу же, как только вошла в треклятую квартиру. Этот раз пришелся на пятницу, и у оболтуса в комнате – будто его самого было мало – сидело еще трое таких же, и все они с интересом меня разглядывали.

– Олеся Андреевна! – повернулась я к мамашке, которая, к счастью, еще не успела уйти в глубины квартиры. – Как это понимать?

– А что тут понимать? – пожала она плечиками. – К Вовочке пришли друзья. Вы позанимаетесь, они его подождут. Немножко послушают, им тоже будет полезно, правда, ребята?

Ребята ответили дружным радостным гоготом. Идти в эту клетку с тиграми было совершенно немыслимо. И вообще, какого черта! Я взвилась.

– Значит, так, Олеся Андреевна, – обратилась я к мамашке тоном, каким обычно ставила на место нерадивых продавщиц в бутиках. Такие, правда, встречались мне нечасто. – Я вижу, вы не до конца понимаете всю серьезность, я бы даже сказала, трагедию вашего положения. Тем хуже для вас.

Тут я развернулась и гордо направилась к двери. Опешившая мамашка – черт, прямо приятно было смотреть – потрусила по бесконечному коридору за мной.

– А что, что такое, Марина Михайловна? Какая трагедия? – голос был растерянный, я бы даже сказала, заискивающий. Ну точно как продавщица. А может, она ей и была в прошлой жизни? Тем более надо держать тон.

– Трагедия, – сурово продолжила я, глядя на нее сверху вниз, хотя была того же роста, – в том, что сейчас ноябрь. Даже конец ноября.

– Ну и что? – не поняла она.

– В это время вы уже не найдете ни одного приличного преподавателя для вашего, – тут я сделала легкую презрительную гримасу, – мальчика. Все стоящие педагоги набирают учеников для подготовки в институты с сентября. То есть, конечно, многие берут потом и с июня, для экспресс-подготовки, но это, – и я снова смерила ее взглядом, – не ваш случай.

Я остановилась, вздохнула, пожала плечами, – а мамашка глядела мне в рот, как зачарованная, – и продолжила:

– Ваш мальчик не может грамотно написать двух слов. И плохо обучаем. И, если уж об этом зашла речь, обучаться в принципе не желает. Я понимаю, что вы можете заплатить за поступление сколько угодно. Вы и заплатили бы, и заплатите, будьте спокойны, но это – сочинение. Письменный экзамен. Его надо хоть как-то написать. А он не сможет. И никто его за месяц этому не научит.

– Но почему же за месяц? – проблеяла мамашка. – Сейчас ноябрь, вы сами сказали. Еще полгода, время есть.

– Время есть, – отрезала я. – Преподавателя нет.

– А вы?

– А я от вас ухожу. При таком отношении к занятиям я не вижу смысла тратить на вас свое время. Оно у меня, знаете, денег стоит.

И я потянулась за пальто.

Олеся Андреевна уцепилась за слово «деньги», как за последнюю соломинку.

– Марина Михайловна, подождите! Я поняла. Если мало, я вам прибавлю. Пусть будет пятнадцать, двадцать долларов за урок. Я знаю, я мало вам платила, я думала, что по знакомству... Мы это исправим...

Честно говоря, соблазн остаться у меня был. И даже не ради себя, а ради Марины. Но я его поборола.