Обманщик

Если есть Бог, что Он думает о Герце, продажном ученом, соблазнителе? А если Бога нет, на что тогда надеяться Герцу, старику, который одной ногой уже в могиле? Долго ли еще он будет наслаждаться плотскими радостями, каким предавался с тех пор, как оставил отчий дом? И что значит, что Бога нет? Кто правит землей, морем, луной, самой далекой звездой, мельчайшей песчинкой в морском прибое? Как такие слова вообще могут слететь с уст человека, живущего в мире и видящего его чудеса? Что есть эта природа, существующая в центре мира? В желудке клеща? Внутри атома? В путаном разуме Герца? Как иначе, кроме как Богом, можно назвать все и каждого, совокупность всех сил, вечное, бесконечное, силу, что двигала всем, жизнь, что все одушевляла? Может ли Бог быть слеп и глух, обладать меньшим сознанием, нежели микроб?

«Мне конец, конец», – сказал себе Герц. Он хотел молить Бога о прощении, но не смел. Склонил голову, скорбя по Моше Калишеру и по себе. Раскаяться? Для этого тоже слишком поздно. «Если человек говорит: “Я буду грешить и каяться”, он не получит возможности каяться». Сказать по правде, Герц рассчитывал вернуться к Богу после того, как совершил столько зла и испил последнюю каплю безумия и продажности.

Должно быть, он задремал, потому что соседка разбудила его и проворчала:

– Мистер, мы садимся.

5

В Нью-Йорке Герц взял такси до дома Морриса Калишера.

В машине он сидел с закрытыми глазами. Не хотел более смотреть на этот город с его огнями и шумом. Все в нем скорчилось от боли и отвращения. Он слышал крики, визг тормозов, гул подземки и спрашивал себя: «Куда они так спешат, коль скоро все равно кончат на кладбище? Как они могут забыть об этом?» Ему вспомнился пассаж из Гемары: «Всяк, кто готов к смерти, уже почти умер».

Герцу было страшно приблизиться к квартире Морриса Калишера, и это не был мистический страх, какой он ребенком испытывал перед мертвым телом, нет, это был иной, тупой и темный ужас, смешанный с гневом на Бога, который так богат, но дает так мало и каждый дар которого в итоге оборачивается насмешкой.

«Если существует “насмешник над бедными”, так это Он, Владыка Вселенной», – сказал себе Герц. Всемогущий Бог, бесконечный во времени, безграничный в пространстве, знании и всех иных аспектах, сосредоточил Свои усилия на жалкой кучке крохотных существ и взваливает на них страсти, грехи, страхи, кары. «Почему Он не выбрал кого-нибудь Себе под стать? – кричал Герцу внутренний голос. – Преступники и те не трогают новорожденных».

Такси остановилось, Герц вышел. Он отвык от нью-йоркского холода. Выпал снег, но большей частью уже обернулся слякотью. Несмотря на уличные фонари, яркие витрины и автомобильные фары, над Нью-Йорком царила тьма.

На Риверсайд-драйв гулял холодный ветер. Ревел и завывал, как шторм на море. С головы Герца сорвало шляпу, он едва успел поймать ее на лету. Полы пальто развевались, холод охватил ноги, ребра, все тело. Хватая ртом воздух, он кое-как добрался до подъезда. В вестибюле тускло горели лампы, словно в похоронном бюро.

«Что я ей скажу? Как утешу?» – спрашивал себя Герц. Он стыдился войти в квартиру, куда так часто приходил тайком, чтобы грешить с женой друга, пренебрегая общественными нормами, нарушая десять заповедей. «Для таких, как я, даже смерть бесчестье», – мелькнуло в мозгу.

Герц шагнул в лифт, нажал на кнопку, и кабина поползла вверх. Он увидел, что дверь квартиры Морриса приоткрыта. Открыл ее чуть пошире, заглянул в переднюю. Должно быть, Минна в расстроенных чувствах забыла закрыть. В передней горела лампа в красноватом абажуре.

Из ближней комнаты внезапно донеслись голоса. Герц замер, узнав голос Минны. С ней говорил какой-то мужчина. До сих пор Герц никогда не пытался – а может быть, не имел случая – подслушать чужой разговор. Но на сей раз неподвижно стоял, не смея помешать.

– Послушай! – сказала Минна.

Потом раздался голос мужчины, который словно бы перебил ее:

– Откуда ты знаешь, что есть копия? Все они воры, все эти раввины с их ешивами и синагогами. Не могут они спасти европейских евреев, как я не могу плясать на крыше. Они все поделят между собой. Только и ждут удобного случая. А что до Герца…

– Такова его последняя воля, – сказала Минна.

– Чья воля? Миннеле, когда человек умирает, его здесь больше нет. Тебе это известно не хуже, чем мне. Дочь и сын подадут в суд, и в конце концов все заграбастают адвокаты. Я не американец, но знаю, что тут творится. Ты стареешь, а не молодеешь, а этот Герц Минскер, прости, просто бездельник. Он аккурат нашел себе богатого еврея не то из Канзаса, не то из Техаса. Миннеле, я тебе не враг, боже упаси…

Каждое слово – как пощечина. Герц хотел сразу же уйти, но что-то удержало его. Сейчас, в этих трагических обстоятельствах, он имел возможность услышать, как люди судят о нем за его спиной. На миг словно бы очутился внутри «вещи-в-себе». Ему словно даровали порцию правды, какую человеку дано услышать лишь раз в жизни.