Обманщик и его маскарад

«Ведь у рассудка воля в подчиненье».[18]

Поэтому, хотя люди и могут внезапно менять свое предрасположение, это чаще происходит не от своеволия, но от прояснения рассудка, как в это было в случае Лисандра.

Тем не менее, они начали внимательнее приглядываться к негру. Тогда, расхрабрившись от этого свидетельства действенности его слов, человек с деревянной ногой захромал к негру и с видом церковного сторожа, обличающего самозванца, сорвал с него лохмотья и оттолкнул в сторону; но тут он был остановлен ропотом толпы, проявившей неожиданное сочувствие к бедному малому, против которого они совсем недавно ополчились. Поэтому хромой был вынужден удалиться, в то время как остальные, обнаружившие себя единственными судьями в данном вопросе, не могли удержаться от возможности исполнить эту роль, – не потому, что одной из людских слабостей является удовольствие решать судьбу человека на скамье подсудимых, каковым несомненно был этот несчастный негр, но потому, что человеческое восприятие странно обостряется, когда вместо того, чтобы стоять и смотреть, как предполагаемый злодей терпит жестокие нападки судебного чиновника, толпа внезапно сама желает выступить в роли судей. В Арканзасе законный суд однажды признал человека убийцей, но люди сочли такой приговор несправедливым и спасли его ради того, чтобы он предстал перед их собственным судом. Но получилось так, что они сочли его даже более виновным, чем законный суд, и вынесли смертный приговор; так что виселица стала воистину предостерегающим зрелищем – человека, повесили его же друзья.

Но здешняя публика даже отдаленно не дошла до таких крайностей, удовлетворившись ненавязчивыми и тактичными вопросами; в том числе, они спросили негра, есть ли у него документальное доказательство или хотя бы простая бумага с его описанием, которая могла бы подтвердить, что его плачевное состояние не является фальшивым.

– Нет, нет, у бедного старого негра нету никаких ценных бумаг! – причитал он.

– Но есть ли кто-нибудь, кто может замолвить за тебя доброе слово? – произнес человек, недавно подошедший сзади: молодой священник епископальной церкви в длинном черном сюртуке, облегавшем его фигуру. Он был невысоким, но величавым, с ясным лицом и голубыми глазами; его облик дышал простодушием, мягкостью и здравомыслием.

– Ох, да, да, джентльмен! – с готовностью отозвался бедняга, как будто его память, замороженная немилосердным отношением, вдруг оттаяла при первом ласковом слове. – Да, да, на борту есть очень славный и добрый джентльмен с траурной повязкой; и джентльмен в сером костюме с белым галстуком, который все про меня знает; и джентльмен с большой книгой; и джентльмен в желтом жилете; и джентльмен с латунной табличкой; и джентльмен в фиолетовом халате; и джентльмен вроде солдата, и еще много хороших, добрых, честных джентльменов, которые знают меня и будут говорить за меня, благослови их Господь; и еще один, кто знает бедного старого негра не хуже меня самого, благослови его Господь![19] Найдите, найдите их, – горячо добавил он. – Найдите их поскорее, и убедитесь, что бедный старый негр достоин доверия всех этих добрых джентльменов.

– Но как мы найдем всех этих людей в такой толпе? – спросил наблюдатель, стоявший рядом с зонтиком в руке. Это был человек средних лет, судя по виду, сельский торговец, чья естественная симпатия заметно поумерилась из-за неестественной враждебности отставного таможенного чиновника.

– Где мы найдем их? – с легкой укоризной отозвался молодой священник епископальной церкви, – Для начала я пойду и найду хотя бы одного, – поспешно добавил он и удалился, верный своему слову.

– Напрасная затея! – прокаркал хромой, который снова приблизился к ним. – Не верьте, что на борту найдется хоть одна живая душа, знакомая с ним. Откуда у такого попрошайки могла бы найтись целая куча добрых друзей? Он может быстро ходить, если попробует; он может ходить быстрее меня, но врет еще быстрее. Это какой-то белый прощелыга, скрюченный и перекрашенный под чернокожего. Мошенник, как и все его приятели.

– Разве вы лишены сострадания, друг мой? – сдержанный тон методистского пастора, подошедшего к ним, разительно отличался от его непокорного вида: это был высокий и мускулистый уроженец Тенесси с пылкой душой, который во время войны с Мексикой вызвался служить капелланом в добровольческом стрелковом полку.

– Сострадание – это одно, а правда – другое, – возразил хромой. – Я утверждаю, что он мошенник.

– Но почему бы, друг мой, не проявить хотя бы небольшое снисхождение к этому бедняге? – спросил воинственный методист, которому было все труднее сохранять миролюбивый тон по отношению к человеку, чья грубость выглядела совершенно неоправданной. – Он похож на честного малого, не так ли?

– Внешность – это одно, а факты – другое, – упрямо отрезал хромой. – Что до ваших толкований, какое снисхождение можно проявить к мошеннику, если он дурит головы честным людям?