Обманщик и его маскарад

Глава 23. Где миссуриец, под мощным воздействием природных красот в окрестностях Каира, возвращается к прежней неприветливости [136]

В Каире[137] старинная фирма под названием «Малярия и Лихорадка» по прежнему ведет свой незавершенный бизнес; креольский гробокопатель Желтый Джек[138] с мотыгой в одной руке и лопатой в другой отнюдь не забыл проворство своей десницы;[139] мрачный Тиф, совершавший ежедневный моцион по болотам вместе со Смертью, Кальвином Эдисоном[140] и тремя гробовщиками, полной грудью вдыхал зловонные испарения.

Во влажных сумерках, овеваемых крыльями москитов, и озаренных светлячками, «Фидель» лежит в дрейфе на траверсе Каира. Она высадила нескольких пассажиров и ожидает прибытия новых. Перегнувшись через поручень с береговой стороны, миссуриец всматривается в пространства грязных топей и бормочет себе под нос циничные соображения, словно пес Аперманта,[141] гложущий свою кость. Он задумывается о том, что человек с латунной табличкой должен высадиться на этом злополучном берегу, и уже по этой причине начинает подозревать его. Подобно человеку, который начинает приходить в себя после коварно прописанной дозы хлороформа, он наполовину догадывается, что его, – как философа, – невольно втянули в мошеннический замысел, где и в помине нет никакой философии. Каким превратностям света и тени подвержен человек! Он размышляет над тайной человеческой субъективности в целом. Скрещенные кости,[142] – его любимый автор, – подсказывают ему, что если человек может проснуться бодрым, здоровым и отдохнувшим поутру, но до наступления вечера под влиянием погоды или неведомо как, хотя он проснулся здравомыслящим, осведомленным и медленным, очень медленным на подъем, но еще до наступления темноты он окажется в дураках. Здоровье и здравомыслие равноценны и в равной мере бесполезны как незыблемые ценности, на которые можно полагаться.

Но что было упущено, где был вбит невидимый клин? Философия, знания, опыт, – были ли они верными рыцарями в его замке вероотступничества? Нет, поскольку без их ведома враг прокрался к южной стороне замка, – к дружелюбной стороне, где вступил в переговоры с Подозрительностью, стоявшей на страже. Снисходительная, слишком безыскусная, терпимая и компанейская натура сослужила ему плохую службу. Пристыженный этим фактом, он решает быть немного более жестким и язвительным в дальнейших переговорах.

Он вспоминает хитроумное течение с виду невинной светской болтовни, с помощью которой, как ему теперь кажется, человек с латунной табличкой внедрился в его защиту и выставил его глупцом, незаметно убедив его отменить, – в своем исключительном случае, – тот общий закон недоверия, который он систематически применял к роду человеческому. Он вспоминает, но не может постичь это действие, а тем более деятеля. Если этот человек был аферистом, скорее всего, он должен был проделать это из любви к искусству. Два-три жалких доллара за такое множество коварных уловок? Тем не менее, его притворство потребовало целого ряда низменных приемов. Перед его озадаченным мысленным взором возникает фигура этого потрепанного Талейрана, обнищавшего Макиавелли, опустившегося розенкрейцера,[143] – ибо в каждом из них он смутно видит его черты. К своему глубокому разочарованию, он не может прийти к логичному выводу. Он возвращается к концепции аналогий. Это иллюзорная концепция, когда она сталкивается с чужими предубеждениями, но в сочетании с давно лелеемыми подозрениями она приобретает вероятность. Аналогичным образом, он сочетает косые фалды пиджака этого обманщика с его косыми зловещими взглядами исподтишка; он сравнивает гладкие, обтекаемые речи этого проныры с гладкими выступами его поношенных ботинок, а уклончивые и подхалимские речи этого инсинуатора, – с юлящими извивами длинного туловища, когда змей уползает прочь в пыли и прахе.

Он был выведен из этого тягостного раздумья сердечным хлопком по плечу, сопровождаемым клубами табачного дыма, из которого донеслись звуки ангельского голоса:

– Даю пенни за ваши мысли, дружище!

Глава 24. Филантроп старается обратить мизантропа в свою веру, но лишь доказывает его неправоту

– Руки прочь! – вскричал миссуриец, невольно прикрыв свое уныние щитом недружелюбия.

– Руки прочь? – такой лозунг не годится для нашей ярмарки. Любому человеку с утонченным вкусом нравится прикосновение хорошо выделанной ткани, особенно если он носит ее.

– И кем вы изволите быть, человек с утонченным вкусом? Вы из Бразилии, не так ли? Перья тукана, не так ли? Изящные перья на несъедобном мясе.