Обмануть судьбу

– Но, как видишь, все хорошо закончилось. С тобой вот стою здесь, и больше мне не надо ничего. – Григорий схватил девчушку, прижал к себе, приподнял – иначе нос ее уткнулся в его подмышку – и стал всласть целовать. Аксинья уже не сопротивлялась, таяла в его руках. Рассказ о плене разжалобил ее сердце, а для русской девки, как известно, жалость первейшее средство на пути к любви.

– Гриша, довольно, – задыхаясь, просила Аксинья.

Кузнец неохотно подчинился, но сжал ее хрупкие плечи.

– А сколько ты был в плену? Как спасся?

– Был там я почти десять лет. Домой пора уже идти. Смотри, темнота непроглядная какая.

– Не приду я завтра, Гриша, не жди – будем мы к Пасхе готовиться, с утра до позднего вечера.

– А в воскресенье придешь? Не пропадай опять надолго.

– Не смогу прийти, не проси.

– Умолять не буду, – пожал плечами Григорий.

Аксинья на ощупь открыла дверь, домой, перекрестилась быстро и полезла на печь. Взбудораженная, дрожащая, она в темноте ушибла коленку и тихо застонала от огненной боли.

– Ты, Аксинья, скулишь? Ты что это поздно сегодня? – раздался шепот Ульяны. – И запыхавшаяся… Рассказывай, где была? Семка, что ли, подкараулил?

– Никто меня не подкарауливал. На берегу была да не заметила, как стемнело. Страшно стало.

– Шарашишься ночью одна. Я б на месте матери давно тебя за косы по избе таскала. А если что случится? Балуют тебя! – причитала Ульяна. Ее некому было и баловать, и наказывать.

– А ты б вообще помолчала, давеча с гулянки пришла поздно, чуть не с петухами…

– Дак то с людьми. У Марфы. Что со мной случится?

– Много что может случиться…

Справили Вороновы светлый праздник Пасхи: яиц накрасили, вымачивая в луковой шелухе да свекольном отваре, напекли несколько куличей, «сырную бабу».

– Во рту тает. Хвалю, хозяюшки, – довольный, вытирал усы Василий.

– Девки сами делали. Удалась стряпня. Пусть привыкают, скоро женами станут, – сдержанно хвалила Анна.

В субботний вечер телега, тоскливо поскрипывая на поворотах, повезла в Соль Камскую все семейство Вороновых. Каурый фыркал, недовольный поздней дорогой, косил карим глазом, и на полпути Василий с Федей спрыгнули с телеги, шагая почти вровень с уставшим жеребцом.

Издалека был слышен сладкий колокольный благовест. Он плыл над городом, над Камой, вздымался ввысь, показывая небесам, что пермский город готов к Великому празднику. Литургия собрала в солекамском храме богато одетых горожан, мастеровой люд, нищих, крестьян близлежащих деревень – все с благоговением следили за последними приготовлениями, за певчими, прочищавшими голоса, взволнованным отцом Михаилом, готовившимся к главному действу года.

– Смотри, как отец Михаил облачен! Белое одеяние с золотом, – немного завистливо шептала Ульяна, – хорош.

Священник и правда, не взирая на уже зрелый возраст, был статен и пригож, вдовел уже не первый год, и многие прихожанки засматривались на него.

– Ты о чем думаешь в такой час? – строго шикнула Аксинья. – Греховодница. – Рыжик зыркала на подругу, та еле сдержала льющиеся наружу брызги смеха.

Через несколько часов сгустившаяся темнота отступила перед зажженными свечами, запрестольным крестом и ликом Богородицы. Белые облачения священника, хоругвеносцев и диаконов, перезвон колоколов, торжественная песнь обращались к небесам, размягчали душу сладостью своей неизбывной. Все суетные тревоги отступили далеко, перестав тревожить мятущееся сердце Аксиньи.

После крестного хода храм вновь поглотил верующих, врата закрылись. Служба продолжалась долго, от благовоний и тесноты у девушки стала кружиться голова, все подернулось дымкой, и упасть бы ей в обморок, если бы вовремя не подхватил брат.

– Отец, я на свежий воздух. Можно?

Василий сдержанно кивнул. С трудом выбравшись из храма, девушка остановилась у паперти, глубоко вдыхала пьянящий весенний воздух. Солнце радостно возвестило о начале нового дня. С холма открывался чудный вид на город, узкие улицы с рядами деревянных затейливых домов, часовенки небольших деревянных храмов, блистающую синевой Усолку, расположенные вдалеке солеварни. Черпаки возвышались над городом, будто длинношеие цапли. Подумалось Аксинье, что постылое замужество принесет хоть одну радость – возможность ходить часто в храм и любоваться городом, озорным, шумным, манящим.

– Что выскочила из храма, как будто черти гнались за тобой? – раздался знакомый голос. Спиной ощутила его близость, зажегся огонь в самой глубине тела.

– Григорий… Да разве можно так говорить?

– Как? А, про чертей… Все забываю, что ты богомолица…

– Не шути так, Гриша, неужто ты безбожник? – прошептала девушка. – Не раз подмечала я, что нет в тебе почтения…

– Да брось ты, медуница. Долго я жил в Крыму, много повидал и понял… Не сейчас про это говорить, не поймешь ты, мала еще… Потом я тебе все расскажу…

– Мала, мала, все в один голос говорят. И родители, и ты… Надоело уже, – вспылила девушка. – Мне уж пятнадцать годов скоро, а вы все об одном твердите.

– Если выросла, девица взрослая, заневестившаяся… Буду тебя ждать сегодня-завтра в нашем месте. Поеду я в Еловую, дел много, некогда в городе баклуши бить.