Обманутая, но торжествующая Клио

Через несколько дней Вейнбауму ответил А.Михайловский, попытавшийся развеять его сомнения в подлинности письма Еремина. По его словам, в Енисейске было охранное отделение, на документах Департамента полиции, имевших характер внутренней переписки, печати не ставились, Департамент полиции не употреблял понятий "сотрудник", "секретный сотрудник", а только "агент", "секретный агент", для Еремина было совершенно безразлично, был избран или кооптирован Сталин в ЦК партии. Кроме того, пишет он, в Департаменте полиции "существовал такой порядок: если агент, работавший на два фронта, становился в оппозицию к царскому режиму, то его кличка не упоминалась"[228].

Однако уже на следующий день в газете "Новое русское слово" Г.Аронсон попытался вновь показать фальсифицированный характер письма Еремина. Повторив часть аргументов Вейнбаума, он добавил к ним новые. По его мнению, обычному полицейско-канцелярскому стилю деловых бумаг не соответствует имеющееся в письме выражение"…Сталин, по возвращении в Петербург, стал в явную оппозицию правительству…", т. к. большевики были партией революции, а не оппозиции. В документе 1913 г., т. е. до начала Первой мировой войны, упоминается "Петербург", а не "Санкт-Петербург" или хотя бы "С.-Петербург". "Мы имеем дело не с подлинным документом, — заключал Аронсон, — а с фальшивкой, каких одно время в русской эмиграции расплодилось немало и по разнообразным случаям"[229]. Своей следующей заметкой Аронсон еще больше усилил свою позицию. Ссылаясь на вышедшую в 1947 г. в СССР книгу М.Москалева "Русское Бюро. ЦК большевистской партии, 1912 — март 1917", он заметил, что в ней автор использовал архивные фонды Енисейского жандармского управления и Енисейского розыскного пункта и ни разу не сослался на дела и документы Енисейского охранного отделения. "Отсутствие всякого упоминания об охранном отделении в Енисейске, — заключал Аронсон, — усиливает сомнение в достоверности документа, адресованного Енисейскому охранному отделению"[230].

Аронсону 6 мая вновь ответил Михайловский[231]. По его мнению, Еремин был вправе говорить о том, что Сталин встал в оппозицию, поскольку он был своим человеком в Департаменте полиции, употребление полного, а не сокращенного названия российской столицы (Петербург) являлось "формальностью", не соблюдавшейся в "маловажной переписке", виденные им документы Департамента полиции имеют тот же бланк, что и письмо Еремина, который в качестве руководителя отдела имел право ставить на документах одну свою подпись, в отличие от "обывателя" охранка хорошо знала все псевдонимы Сталина.

Любопытно, что в этом же номере газеты "Новое русское слово" была помещена под нейтральным названием "Документ о Сталине" заметка Н.Нарокова[232]. Соглашаясь с тем, что письмо Еремина "не отвечает формам тогдашнего делопроизводства, прежде всего гражданского", автор тем не менее фактически в своем заключении говорит о его подлинности. Письмо Еремина, пишет он, не является ни "предписанием", ни "отношением", ни "циркуляром", ни "справкой", а представляет собой особый вид служебной бумаги — "официальное письмо", отправленное не от учреждения, а от "лица" и на "личном бланке" (?).

Аргументацию Нарокова вскоре попытался конкретизировать П.Елецкий. Согласно его заключению, злополучный документ написан по форме "личного письма из Положения о письмоводстве в военном ведомстве", которым пользовался Корпус жандармов и, "надо думать", Департамент полиции. В соответствии с этим "Положением" подписи второго лица и печати на подобного рода документах не требовались[233].

Во все более раскручивавшейся полемической дуэли вокруг письма Еремина вскоре прозвучал и голос почти очевидца событий. А.В.Байкалов, проживавший в Красноярске с конца 1910 г. по 1918 г. после административной ссылки в Туруханский край, заявил, что в Енисейске "никаких жандармских учреждений вообще не было". После Февральской революции он лично во главе военного наряда занял и опечатал помещения губернского жандармского управления в Красноярске, в том числе архив. В ходе тщательного изучения архива жандармского управления на предмет выявления его секретных агентов никаких данных о связях Сталина с охранкой обнаружено не было[234].