Обманутая снами (Евдокия Ростопчина)

Учитывая, что речь идет о беспримерной подлости, совершенной юным Мишелем по отношению к Екатерине Сушковой, в замужестве Хвостовой[4] (дальней родственнице Додо, между прочим!), не стоило бы воспринимать это столь игриво… Однако Евдокия Ростопчина была прежде всего женщиной со всеми своими достоинствами и недостатками, то есть по сути своей склонялась к сплетням и злословию по отношению к другим особам одного с нею пола (такова уж наша дамская природа!), а в пору знакомства с Лермонтовым она находилась в состоянии обостренного разочарования и жизнью (особенно своей личной), и состоянием русского общества (прежде всего светского, конечно, в котором она вращалась и в котором, как ей казалось, ее недооценивали). В Лермонтове тоже уживалось презрение к светскому обществу и мстительное желание блистать в нем, поэтому его постоянная, а ее перманентная мизантропия оказались кремнем и кресалом. Больше всего Евдокии Петровне нравилось в Лермонтове именно то, что он уже многих женщин бросил: «Едва начиная ухаживать, он уже планировал разрыв и иногда делился этим с приятелями»… Не она одна, графиня Евдокия Ростопчина, оказалась брошенной возлюбленным, и это очень утешало. Их прежде всего сблизила обида на людей и разочарование в любви…

Так или иначе, дружба их, пусть и кратковременная, была очень крепка. Настолько, что они считали себя родственными душами. А потому, когда Лермонтов снова уезжал на Кавказ, графиня Евдокия напутствовала его стихотворением «На дорогу!», предпослав ему в качестве эпиграфа пророческую строку из «Божественной комедии» Данте: «Tu lascerai ogni cosa dilletta Piu caramente». Что в переводе с итальянского означает: «Ты бросишь все, столь нежно любимое».

Вот эти стихи:

Есть длинный, скучный, трудный путь…
К горам ведет он, в край далекий;
Там сердцу в скорби одинокой.
Нет где пристать, где отдохнуть!
Там к жизни дикой, к жизни странной.
Поэт наш должен привыкать.
И песнь и думу забывать.
Под шум войны, в тревоге бранной!
Там блеск штыков и звук мечей.
Ему заменят вдохновенье.
Любви и света обольщенья.
И мирный круг его друзей.
Ему – поклоннику живому.
И богомольцу красоты —
Там нет кумира для мечты.
В отраду сердцу молодому!..
Ни женский взор, ни женский ум.
Его лелеять там не станут;
Без счастья дни его увянут…
Он будет мрачен и угрюм!
Но есть заступница родная[5]
С заслугою преклонных лет, —
Она ему конец всех бед.
У неба вымолит, рыдая!
Но заняты радушно им.
Сердец приязненных желанья, —
И минет срок его изгнанья.
И он вернется невредим!

Перед самым отъездом Лермонтов подарил Ростопчиной альбом для стихов (совершенно так же, как подарил ей некогда тетрадь Пушкина Жуковский). На первой странице было написано стихотворение, посвященное графине Евдокии Петровне:

Я верю: под одной звездою.
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одною.
Нас обманули те же сны.
Но что ж! – от цели благородной.
Оторван бурею страстей.
Я позабыл в борьбе бесплодной.
Преданья юности моей.
Предвидя вечную разлуку.
Боюсь я сердцу волю дать;
Боюсь предательскому звуку.
Мечту напрасную вверять…
Так две волны несутся дружно.
Случайной, вольною четой.
В пустыне моря голубой:
Их гонит вместе ветер южный;
Но их разрознит где-нибудь.
Утеса каменная грудь…
И, полны холодом привычным.
Они несут брегам различным.
Без сожаленья и любви.
Свой ропот сладостный и томный.
Свой бурный шум, свой блеск заемный.
И ласки вечные свои.

Вскоре после прибытия в Пятигорск Лермонтов в письме выговаривал бабушке за то, что она не выслала ему тотчас книгу Ростопчиной, которую после его отъезда Додо передала Е.А. Арсеньевой с надписью: «Михаилу Юрьевичу Лермонтову в знак удивления к его таланту и дружбы искренней к нему самому».