Обманутая

 —  Вот те и на! Взгляните-ка на эту картину!  — сказал Мутезиус.  — Вероятно, это превосходит все ваши ожидания.  — О том, что это превзошло и его собственные, он предпочел умолчать.  — Нашему благородному искусству,  — присовокупил он, между тем как глаза его наполнились слезами, не говорившими ни о чем,  — здесь предъявлено слишком непосильное требование. Вырезать все это невозможно! Если вы изволили заметить, что эта штука в виде метастаза проникла уже и в оба мочеточника, вы не ошиблись. Полагаю, уремия не за горами. Я, видите ли, не отрицаю возможности, что матка сама произвела это прожорливое отродье. И все же советую вам прислушаться к моему предположению — вся история берет начало в яичниках. Неиспользованные гранулезные клетки, те, что со дня рождения находятся в полном покое, с наступлением переходного возраста, бог весть, благодаря каким возбудителям, получили пагубное развитие. Тогда, post festum[39] если вам угодно так выразиться, эстрогенные гормоны устремляются на организм — затопляют, захлестывают его, что и приводит к гормональной гиперплазии слизистой оболочки матки и, как правило, сопровождается кровотечениями.

В полупоклоне, которым Кнеппергес, тощий, самонадеянный молодой человек, поблагодарил за поучение, сквозила скрытая ирония.

 —  Что ж, начали, lit aliquid fieri videatur,[40] — сказал профессор.  — Все жизненеобходимое мы ей оставим, как ни парадоксально это звучит в данном случае.

Анна ждала наверху в палате. Мать подняли в лифте, перенесли на носилках и уложили на кровать. Она проснулась после наркоза и невнятно проговорила:

 —  Анна, детка, он шипел на меня.

 —  Кто, мамочка?

 —  Черный лебедь.

И тут же снова уснула. Но в последующие дни Розали не раз еще вспоминала о лебеде, его кроваво-красном клюве и темном биении распластанных крыльев. Вскоре уремическая кома повергла ее в глубокое беспамятство. И когда началось двухстороннее воспаление легких, уставшее сердце больше уже не могло бороться.

Но незадолго до конца ее сознание еще раз прояснилось. Розали подняла глаза на дочь, которая сидела у кровати, сжимая руку матери в своей руке.

 —  Анна,  — сказала она, силясь подвинуть верхнюю часть тела немного ближе к краю кровати и поближе к дочери.  — Ты слышишь меня?

 —  Конечно слышу, мамочка, любимая.

 —  Анна, никогда не говори о жестокой издевке природы, о том, что она обманывает. Не ропщи на нее. Я не ропщу. Не хочется уходить туда, от вас, от жизни и весны. Но разве без смерти была бы весна? Смерть — великая спутница жизни, и если ко мне она явилась в облике воскресшей молодости и любви, это не было ложью, а было благоволением и милостью.

Еще неуловимое движение, еще поближе к дочери, и замирающий шепот:

 —  Природа… Я всегда любила ее. И она всегда ко мне благоволила.

Розали скончалась мирно, оплакиваемая всеми, кто ее знал.