Обманутое время

Она наблюдала, как он неуклюже орудует лопатой. Интересно, с помощью какого инструмента он откопает капсулу, вернувшись в двадцать третий век? И что почувствует, когда достанет коробку? Либби не сомневалась: он будет думать о ней, И будет скучать. Она надеялась, что Кэл сядет на этом же месте и прочтет письмо, которое она незаметно, тайком от него, сунула в капсулу.

Письмо заняло всего страничку, но она вложила в него всю душу.

Либби, подперев подбородок ладонью, слушала журчание ручья и вспоминала каждое написанное ею слово.

«Кэл! Это мое письмо ты прочтешь уже дома. Пожалуйста, знай, что я очень рада за тебя. Даже не представляю, до чего трудно тебе пришлось здесь, вдали от знакомой обстановки, в отрыве от семьи и друзей. И все же в глубине души мне хотелось, чтобы ты был там, где твое место.

Не знаю, сумею ли объяснить, что значило для меня время, проведенное с тобой. Калеб, я так тебя люблю! Любовь переполняет меня. Я буду вспоминать о тебе каждый день. Но я не буду несчастна. Пожалуйста, не думай, что мне плохо или что я страдаю. За эти несколько дней ты дал мне больше, чем я воображала, ты дал мне все, в чем я нуждалась. Всякий раз, глядя в небо, я буду думать о тебе.

Я хочу по-прежнему изучать прошлое. Может быть, тогда я пойму, почему человек стал таким, какой он есть. Теперь, узнав тебя, я полна надежд на лучшее будущее.

Будь счастлив! Мне хочется знать, что ты счастлив. Не забывай меня. Я хотела положить в капсулу времени веточку розмарина, но испугалась, что она превратится в пыль.

Найди там у себя розмарин и вспомни обо мне. «Вот розмарин — на память; возьми, милый, и помни…»[2]

Либби».

— Либби! — Опершись на лопату, Кэл пристально смотрел на нее.

— Что?

— О чем ты задумалась?

— Да так, ни о чем. — Окинув взглядом результаты его труда, она изумленно покачала головой. — Ну кто бы мог подумать! Такой здоровяк все-таки сумел выкопать ямку!

— По-моему, у меня мозоль.

— Ой! — Она поцеловала местечко между большим и указательным пальцами. — Давай опустим ее, а я закопаю.

— Хорошая мысль. — Как только коробка оказалась в яме, Кэл передал лопату Либби. Она окинула критическим взглядом кучу земли, которую ей предстояло перекидать.

— Четыре женщины-президента, говоришь?

Кэл устало потянулся.

— А может, и пять.

Либби кивнула и приступила к работе.

— Кэл!

— Что? — Ему явно хотелось вздремнуть на солнышке.

— Раньше я задавала тебе серьезные вопросы. Можно спросить кое о чем личном?

— Попробуй.

— Расскажи о своей семье.

— Что именно тебя интересует?

— Кто они, какие они. — Либби ритмично бросала землю в яму; Кэл любовался ею. — Мне хочется думать, что я немного знаю их.

— Папа служит в департаменте исследований и разработок. У него сидячая работа; он целые дни проводит в лаборатории. Он очень самоотверженный и преданный. Любит возиться в саду с цветами; обрезает их вручную, холит и лелеет.

Вдыхая запах земли, Кэл живо представил себе отца, который копается на грядках.

— Еще он немного рисует. Пейзажи и натюрморты. Если честно, художник из него никакой. Он и сам это понимает, но твердит, что произведения искусства не обязаны нравиться всем. И все-таки дома он свои картины не вешает. Он… не знаю, что тебе еще сказать. Надежный. По-моему, за всю мою жизнь он повышал голос, может быть, десяток раз. И все же к нему прислушиваешься. Он похож на липкую ленту, которая скрепляет всю семью.

Кэл посмотрел в небо и продолжил:

— Мама… как ты говорила? Заряжена энергией? Она такая энергичная и такая умная, что иногда даже страшно становится. Ее многие боятся, а ей смешно. Наверное, потому, что в глубине души она мягкая, как масло. Она часто повышает на нас голос, но потом всегда раскаивается. Мы с Джейкобом доставили ей немало неприятных минут… В свободное время она любит читать модные романы или жуткую специальную литературу. Она главный советник министерства объединенных наций, поэтому всегда носит с собой толстенную папку с юридическими документами.

— Министерство объединенных наций?