Обманутые сердца

Трейс Браггетт кипел от злости – это чувствовалось по его словам и холодному выражению глаз. По спине Белль пробежали мурашки – сердитые мужчины обычно бывают опасными, они даже могут пойти на убийство… собственного отца.

Глава 4

К тому времени, когда вечером Белль вернулась в свою комнату, у нее не осталось никаких сомнений – Трейс Браггетт имеет отношение к убийству своего отца, если даже и не сам это сделал. Внешне этот человек выглядел настоящим джентльменом, но под личиной холодной беззаботности и безукоризненных манер весь кипел от ярости. Отчасти гнев был направлен против братьев. Однако Белль поняла – между отцом и сыновьями не было любви. По крайней мере, это было видно в отношении старшего. Об остальных трудно судить до знакомства с ними. Белль вздрогнула – это произойдет очень скоро. Ну а пока все шло по задуманному плану, за исключением поездки Трейса в город. Но здесь она ничего не могла поделать, оставалось только молиться, что у Линн не возникнет внезапного желания забыть о правилах хорошего тона.

Существовала еще одна небольшая проблема, касающаяся ее собственной искренности. Она всегда страдала словесной несдержанностью, и в течение прошедшего вечера несколько раз прикусывала язык, чтобы с него не сорвалось что-либо раскрывающее истинные цели.

Расстегнув пуговицы и крючки, Белль уронила одежду на пол, перешагнула через нее, бросила белье и панталоны на диван и надела батистовую ночную рубашку. Она совершенно выбилась из сил. Путешествие, ситуация, в которой она оказалась, и споры с Линн давали о себе знать. Но, несмотря на усталость, мозг продолжал лихорадочно работать. Белль прокручивала в уме разговоры с Браггеттами, представляла отца в тюрьме, беспокоилась, что Трейс Браггетт столкнется с Линн, когда завтра поедет в город, и тогда их план сорвется.

Она начала расхаживать по комнате, насчитала пятнадцать шагов с одного конца комнаты до другого. Самое логичное – подозревать Трейса в убийстве своего отца. Ходили слухи, что Томас Браггетт разрушил политическую карьеру старшего сына. Но достаточно ли это серьезная причина убивать собственного отца? Или существовали другие? Ей предстоит это выяснить. Трейс все еще зол на отца, даже смерть не примирила их. Белль чувствовала его гнев, слышала в тоне и словах. Очередные пятнадцать шагов вернули ее в исходное положение. А что из себя представляют его братья? Неужели они точные копии старшего? Как бы хотелось войти сейчас в комнату Трейса, открыто обвинить его в убийстве, заставить признаться, а затем отправиться в тюрьму и освободить отца. Но все это нереально, у нее есть только подозрения и никаких улик. Белль рассмеялась бы собственным мыслям, если бы они не были такими печальными.

Она вынула шпильки, скрепляющие густые волосы. Тряхнула головой, и густые серебристые пряди каскадом рассыпались по плечам, блеснув при свете хрустальной лампы на ночном столике.

Подошла к открытому окну. Какой прекрасный вечер! Она распахнула дверь на галерею, окутанную ночными тенями, и вышла. Ночной воздух был заполнен стрекотом цикад, иногда доносился крик одинокой совы. Белль глубоко вдохнула теплый воздух, наполненный сладким ароматом распустившегося жасмина. Ветви кустарника обвивали колонны особняка. Черное небо усыпали тысячи мерцающих звезд, серебрился месяц.

Белль привыкла к красоте и роскоши. Плантация Сорбонтэ в Натчезе – одна из самых красивых. Но от великолепия «Шедоуз Нуар» захватывало дыхание. Извилистая, посыпанная обломками белого ракушечника проселочная дорога вела от главной дороги к дому. При естественном ночном свете ракушки выглядели полоской белого тумана, змеившегося по зеленому травяному ковру. При сумеречном свете зеленые листья магнолий походили на блестящие серебряные пластины, а закрывшиеся к ночи белые цветы напоминали шары. Белль запрокинула голову, подняла вверх руки и потянулась, чтобы хоть немного размять затекшие мускулы. С губ сорвался вздох облегчения.

В темной глубине сада, скрытый раскидистыми сучковатыми ветвями гигантского дуба и занавесом из испанского мха, обвивающего дерево, стоял Трейс, глубоко затягиваясь тонкой сигарой. Тело устало, но о сне он и не думал.

Наконец-то они свободны. Отец больше не может причинить им зло, не сможет уничтожить то, что они пытались достичь в своей жизни, как делал это всегда. Трейс снова почувствовал гнев, который преследовал его уже так давно, что он даже не помнил начала. Сама мысль об отце вызывала сильную вспышку гнева. Теперь, когда Томас Браггетт умер, Трейс не испытывал ни малейшего сожаления, ни печали от утраты. Ничего подобного, что должен испытывать сын после смерти отца. Он поднес сигару к губам, но вдруг внимание привлекло какое-то движение на галерее второго этажа.