Обманутые скитальцы. Книга странствий и приключений

В Большерецке живет старик пречудной — ноздри рваны, кнутом бит — звать Ивашкиным, говорят, ранее гвардии Преображенского полка прапорщиком был. Тоже вроде Шелехова грамотей, на Камчатке ребят азбуке обучает и за дьячка в церкви служит. Первый Шелехову другхову друг… В Большерецк лучше Шелехова и не посылай — загостится у грамотея со рваными ноздрями.

Есть еще в Большерецке человек по кличке Дикой Мичман, из флотских ссыльных. Ходит по городу при полном параде, в белых штанах, в рваной треуголке и в меховых сапогах зиму и лето. Сослан за дерзостные слова, считают, что он не совсем в своем уме, а однако хитер. Бродит по купцам, по жителям и делает расспросы про камчатскую жизнь, про старину да мореходство. Что узнает — на бумаги списывает — второй Шелехов!

Камчатский начальник Дикого Мичмана не раз к себе требовал, бумаги глядел — нет ли в них чего возмутительного? Возмутительного не усмотрел. Дикой Мичман совсем обрадовался после того и пуще взялся за писанье. Бумаги за сапогом носит, а скляницу чернильную и перо — в руке. Нравом дерзок, бранится на аглицкий манер и про себя по-аглицки же бормочет морскую команду. Купцу Холодилову сей мичман читал свое писанье — «Гистория мореходства Российского, в водах Восточного океана чинимого», и Холодилов писанье одобрил и Дикому Мичману, на бедность его, даже харчи стал посылать.

И с этим Диким Мичманом приказчик Оконишникова тоже в приятелях, и, говорят, мичман кому-то хвастал, что будет Шелехова по-аглицкому обучать, как обучил будто мореходному делу, и приметным в пути звездам, и узнаванью долготы и широты в море. Разговор у них один — про Китай, Америку да какие-то Филипповы острова в Южном море.

Грех один! Уж не вздумали ли, подобно вору Беньовскому, куда бежать? Недаром они все к Холодилову пристают, с Измайловым да Бочаровым беседы водят. Ведь Беньовский Холодилова хорошо знал, и с вором-поляком холодиловские люди к прелестным южным островам ходили!

Как бы мечтанья все эти Шелехова с друзьями до какого воровства не довели! Об этом Оконишников крепко заботился.

Случилось раз, что Шелехов по делам хозяйским уехал из Охотска на несколько дней. Оконишников прошел в шелеховскую обитель, взглянул на певучий сундук — и от волнения у старого купца сердце зашлось и он чуть свечу из рук не выронил. Забыл Шелехов сундук запереть — из замка ключ торчит! Хитры устюжские мастера: замок запел так громко, что кажется, его звон на другом конце Охотска слышат. А тут еще горячее сало со свечки на пальцы бежит. Оконишников, как вор, озирался, вытаскивая из сундука приказчика бумаги.

Завесил купец окошко мехом, сел на китовый позвонок и стал глядеть записи Шелехова. Были тут разные примечательные тетради, и просто связки бумаг, и отдельные листы. Долго смотрел их Оконишников и только диву давался.

Чего тут только нет! «Рассуждение о твердой земле Американской, сиречь Аляксе и как оной достигать…», «Записи разговоров с Ивашкиным, Холодиловым и мореходцами Измайловым и Бочаровым о пути Беньовского в южных, морях…», «О том, как лучше бобров промышлять», «Способ построения морских кораблей». Вот оно, Беньовского воровство, вновь учиняется, только на этот раз свой корабль хотят строить!

Руки Оконишникова дрожали, когда он перебирал голубые листы. Не иначе как для воровства эти записи умышлены. Ай да Григорий Иваныч! И как только люди прикидываться могут? И исправен, и бережлив, и ласкается ко всем, а сам что умыслил! Соберет весь ссыльный люд, горлопанов, ябедников, пограбит да перебьет честных купцов, увезет все охотское богатство на Филипповы острова! Ведь вор Беньовский шалость свою не так давно в Большерецке учинил, и промысловая вольница крепко это дело запомнила. Не потому ли Шелехов и таится со своим писаньем? И страшно Оконишникову, и вроде как радостно, будто ветер штормовой шумит в голове, хотя в доме тишина. О чем пишет Шелехов?

Если он на Филипповы острова бежать хочет — зачем ему тогда такие замечания писать: