Сбоку завозился начавший приходить в себя от внезапного и совершенно незапланированного появления супруги Петька.
— Ад, ты что? С цепи сорвалась? Да ты всё не так поняла! Тут это такое дело — всё ведь очень просто… — начал он заплетать словесные кружева, на которые был большой мастер. Ада, не поворачиваясь к мужу и не смотря на него, резко махнула в его сторону рукой, как бы призывая помолчать; как ни странно, так славно начатая речь оборвалась на полуслове. Обычно Петьку так просто было не заткнуть. Он умел виртуозно озвучивать любое вранье, при этом уверенно опираясь на небезызвестный постулат Геббельса: «Чем невероятнее ложь, тем охотнее в нее поверят». Главное — знать, под каким соусом сервировать это сомнительное блюдо в каждом конкретном случае. Нужно только понять, что именно хочет услышать тот человек, которому адресуются враки, тщательно перемешать желаемое с требуемым, и результат себя ждать не заставит.
Это что, было раньше не известно?
Да нет, Ада прекрасно изучила своего мужа.
Даже на вопрос: «Который час?» он отвечал уклончиво, а то ещё частенько переспрашивал: «А что такое?»
Но почему-то всегда хотелось самой поверить в то, что нет и никогда не было, вот ведь как!
Но сегодня Ада вовсе не желала слышать задушевного Петькиного вранья. Вдруг почувствовалась мертвящая пустота и нереальность происходящего с ней.
«Похоже, с меня всё-таки достаточно».
Мысль была равнодушная, серенькая, в ней не было никаких эмоций — ни обиды, ни гнева. Да, обманули, предали. Да, близкие люди.
Я не желаю ничего больше слышать и говорить. С меня просто довольно.
Ада еще раз внимательно и грустно посмотрела на племянника, молча прощаясь с маленьким неуклюжим мальчуганом, который весело ковылял рядом с ней по весенним лужам в далекий-далекий день, и в ее руке была крепко зажата его пухлая ладошка в мокроватой красной варежке — она их сама вязала, эти наивные варежки, и Юрик их обожал!
Ада спокойно взяла со стола лежавшую там толстенькую пачку и сунула ее в карман, затем протиснулась к племяннику и вытащила у него из-за спины вторую, в надорванной упаковке. Достала из нее несколько купюр и бросила их на стол.
— Похоже, тебе и впрямь здорово нужны деньги на какую-то дурь, — проговорила она, потом повернулась и, не взглянув на мужа, вышла из комнаты и плотно закрыла за собой дверь.
Антон Михайлович Ромашов пел. Слегка фальшиво, однако довольно энергично он выводил «Желтую подводную лодку», рассеяно разглядывая внутреннюю поверхность бокового окна своей черной здоровенной «Ауди». Водитель Алексей молча пробирался через вечернюю толкучку Ленинского проспекта, изредка бросая на шефа осторожные взгляды. Он работал у Ромашова уже давно, и поэтому хорошо знал, что если начальник напевает неумирающий хит группы «Биттлз», да к тому же уселся на заднее сидение машины, чего почти никогда не делал, даже в представительском автомобиле, то окружающим надо помалкивать, а ещё лучше — сделаться невидимками. Эти действия, на непосвященный взгляд невинные, людям, хорошо знающим господина Ромашова, безошибочно указывали на то, что Антона Михайловича что-то серьёзно раздражает и тревожит.
Накануне шеф прилетел из деловой поездки в Южную Корею. Самолёт задерживался, и Алексей до позднего вечера проторчал в противном «Шереметьево-2». Босс вернулся довольный, оживленный, даже многочасовой перелет и смена часовых поясов на нем не отразились. Подарил встречающему его водителю здоровенную бутылку какой-то корейской самогонки с плавающей внутри змеёй. И ведь не лень же было из самого Сеула тащить!
Алексей про себя улыбнулся. Шеф всегда ухитрялся привезти ему из дальних стран что-нибудь колоритное, не считаясь с проблемами транспортировки. Как-то раз даже припер из Мексики огромное сомбреро с полями, не уступающими своей шириной размаху крыльев небольшого авиалайнера!
«We all live in the yellow submarine!» — вновь задумчиво завел расположившийся на заднем сидении Антон Михайлович.
Была у него такая забавная черта — напевать при определенных состояниях души и тела. Причём каждому состоянию соответствовало своё музыкальное сопровождение. Скажем, работая с текущими документами, он частенько мычал «Город золотой» Гребенщикова. Собираясь дать разгон проштрафившимся сотрудникам, ласково мурлыкал «Seasons in the Sun». Когда же много лет назад Антону частенько приходилось укачивать в коляске сына Мишку, то сопровождал он это высокоинтеллектуальное действо исполнением «Варшавянки». Жену и тёщу так просто в дрожь кидало от его пения, но ребенок исправно засыпал, заслышав «Вихри враждебные веют над нами» в папином напористом исполнении.
— Что, вот что ты ребенку поёшь? — возмущалась Леночка, а Марина Семеновна из-за плеча дочери выразительно поджимала губы. — Спой нормальную колыбельную. «Спят усталые игрушки», например, или «Голубой вагон».