Обмасонивание

Бирюк В ОБМАСОНИВАНИЕ

Часть 97. «Хугин и Мунин над миром все время…»

Глава 529

«Холодно, жутко… Но радостно-дик
В небе высоком несущийся крик
…
Сумерки. Ветер подул верховой.
Лед шевелится внизу, как живой…
Странные думы родятся в уме:
Грозное что-то куется во тьме!..»

Что-то — куётся. Во тьме. Странное, грозное. Не только во тьме начинающегося волжского ледохода — во тьме моих мозгов. Моей взбаламученной души. Всполошенной, встряхнутой «Киевской догонялкой» в Луках. Резко ударившим в нос вкусом гниющей заживо «Святой Руси».

«Грязью чавкая жирной да ржавою,
Вязнут лошади по стремена,
Но влекут меня сонной державою,
Что раскисла, опухла от сна».

Хоть бы и зимой, когда «чавкать» да «вязнуть» не в чем, а всё едино — «волчья сыть».

«Сердце безумной тревоги полно»… таки — да.

Логика, рациональность — «мозг обезьяны» — пытается успокоить, придумывает разные разумные слова и аргументы… и в испуге отскакивает. От звериного оскала иррационального, эмоционального — «мозга крокодила».

Раздрай.

Смятение.

Беспутье.

Беспутство — это не пьянка да гулянка. Это — отсутствие пути. Отсутствие собственного осознаваемого выбора. Последовательности понятных, планируемых и исполняемых шагов.

«Дорогу осилит идущий».

Ещё: едущий, скачущий, ползущий, перекатывающийся… Как полз с раздробленными ногами по зимнему лесу Мересьев.

Что делать тому, кто попал в «бездорожье»? — Известно что. Стать «русским человеком».

«Дорога — это направление, по которому русские собираются проехать».

Или — пройти, проползти… Осилить.

Прикинулся Иваном-дурачком, очертил голову, перекрестился на «заветную звезду», поплевал на ладони… и «аля-улю, гони гусей!», «езжай, печка, отсюда и до не видать вовсе!». Или — падая и поднимаясь на каждом шагу, вцепляясь содранными пальцами в промёрзшую землю… Подтягивая себя, собственное непослушное, тяжёлое тело туда, в ту сторону, вперёд…

«Русскости» достаточно в бездорожье. Но не в «бесцелье».

«И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом».

Есть ли «путь», «ровный» ли он, нет ли его…? — Какая разница? Если нет «цели».

Я не мог ни о чём другом думать.

Нет, не так. Я пытался о чём-то подумать. Прикинуть, например, варианты продвижения Всеволжских людей в Двинской земле или внедрение гидродинамических подшипников… Без толку. Мысли… даже не мысли, а просто всплывающие в моём мозгу картинки произошедшего в Луках, ломали всякую разумную интеллектуальную деятельность.

Эмоции захлёстывали, спать не давали. «Мозг крокодила» снова и снова кричал:

— Так жить нельзя!

Где в этом утверждении буква «р»? У меня внутри оно всё состояло из озлобленного рычания. С болезненными, чуть ли не паническими нотками.

И «мозг обезьяны», недовольно ворча, выдираемый из благолепия личного благоустроенного «кокона», начал искать пути для достижения поставленной «крокодилом» цели.

Как верный пёс, которому заблудившийся в темноте хозяин командует:

— Ищи! Ищи дорогу.

Он нюхал воздух, весело помахивал хвостиком и сообщал:

— А зачем нам «так жить»? Давай не «так». Главное — не «там». Здесь же — хорошо? У нас всё есть! Давай развиваться, возвышаться и совершенствоваться! Само-…! На Стрелке же есть куда расти! Никакого «асфальта на темечке»! Крокодил, хочешь шоколадных конфет в серебряной фольге? Давай прогресснём!

* * *

Мне жалко Одина. Я искренне соболезную одноглазому хозяину Валхаллы и повелителю валькирий. Два ворона — Хугин и Мунин, «думающий» и «помнящий» — летают над миром. А вернувшись к владельцу, вставляют, вбивают ему в уши свои клювы. И орут новости. Прямо в мозг. Что придумалось, что вспомнилось. Пернатые «колокола громкого боя». Клювастые «сирены воздушной тревоги». И не заткнуть их.

«Хугин и Мунин
над миром все время
летают без устали;
мне за Хугина страшно,
страшней за Мунина, —
вернутся ли вороны!».

Мне — легче, я человек — не бог. Я знаю — чтобы не случилось в мире, «крокодил» выберет цель, а «обезьяна» найдёт дорогу. Ну, или сдохну…

* * *

Самосохранение, саморазмножение, социализация, любопытство… Все «четыре базовых инстинкта» были удовлетворяемы на Стрелке. В количествах запредельных. Я не мог съесть всё вкусное, приготовляемое Домной; одеть, для защиты своей тушки, все кольчуги, даже — с «двойным эльфийским» плетением, изобретаемые Прокуем; трахнуть всех жаждущих этого женщин…