Обменные курсы

– Ха, – говорит дама, берет одну из книг (Фоулера), с сомнением оглядывает, потом берет другую и принимается листать ее страница за страницей.

– Ка, – произносит она, поворачивая книгу к Петворту. На иллюстрации изображены извивающиеся человеческие органы.

– Это речевой акт! – кричит Петворт. – Рот совершает речевой акт!

– Ха, – говорит дама и откладывает книги в сторону, как будто они ей прискучили. Теперь она переносит внимание на лекции Петворта. Она аккуратными стопками раскладывает перед собой слепо отпечатанные, кое-как скрепленные ржавыми скрепками тексты, побывавшие во многих частях мира, пережившие мороз и жару, повидавшие разных людей и разные условия жизни, потом берет одну, кладет на дощечку с зажимом и пытается прочесть.

Это не лучшее творение Петворта: затрепанный снотворный текст, озаглавленный «Английский язык как среда межнационального общения». Лекция путешествует с Петвортом уже давно, и ее прослушала обширная аудитория. Многие соображения и уточнения записаны на полях, сам Петворт с трудом их разбирает, а дама и подавно. Она морщит лоб, вертит страницы так и сяк, потом берет их за скрепку и трясет, словно надеясь таким образом извлечь скрытый смысл. Несколько листков выпадают на пол, она поднимает их и принимается изучать с удвоенным вниманием. Петворту приходит в голову профессиональная мысль, которая, в менее напряженной обстановке, заслуживала бы отдельной лекции. Писаное слово имеет в разных культурах не только разное значение, что связано со сменой контекста, но и разный вес или статус. В некоторых культурах – например, в той, к которой принадлежит Петворт, – слова циркулируют свободно, охотно произносятся и довольно легко публикуются, поэтому их рыночный вес низок. В других культурах – как, например, в этой – слова дозируются строже, поэтому, в соответствии с известным экономическим принципом, котируются высоко. В таких культурах текст – опасен, книги – маленькие бомбы. Более того, можно повысить стоимость слов, если перенести их в другую обстановку – скажем, положить в портфель и доставить куда-нибудь на самолете. Значит, ценность слов определяет среда, как видно из того, что происходит сейчас с Петвортом.

Дама недовольно хмурится. Петворт чувствует, что надо показать: эти конкретные слова ничего не стоят.

– Лектори академике, – говорит он.

– Пый, – отвечает дама, продолжая читать.

В преподавании существует старый прием, основанный на том, что в условиях стресса человек якобы быстрее овладевает языком. Петворт в него не верит, но именно это сейчас с ним происходит.

– Лектори академико прийфиссори университеыии госте-вато офицаыйялии конгресси интернасьыыии коллоквиале дидактико, – выпаливает он.

– Мый, – говорит дама, не поднимая глаза от текста. По ее лицу трудно сказать, понимает ли она хоть что-нибудь; впрочем, время, которое уходит на каждый лист, заставляет в этом усомниться. Остальные пассажиры безропотно ждут и лишь изредка украдкой поглядывают в их сторону. Помощи ждать не от кого.

– Эксченжи амикати, – говорит Петворт, вынимает слепо отпечатанное письмо из Минъстрата культури комитетьиіі и протягивает даме.

– Вый. – Дама берет письмо и закрепляет на дощечке с зажимом, которая покоится на ее пышной груди, предназначенной явно для этой цели и ни для каких больше. Только сейчас Петворт соображает, что письмо написано по-английски и вряд ли устранит затруднения.

Петворт смотрит по сторонам, на стены, на других пассажиров, которые терпеливо дожидаются, что будет дальше. Когда он снова поворачивается к даме, та уже идет к перегородке, за которой работают или таращатся на Петворта мужчины в белых рубашках с черными галстуками. В руках у нее письмо и лекция «Английский язык как среда межнационального общения». Остальные лекции, рассыпанные, перепутанные, остаются лежать на скамье; он начинает было раскладывать листки, но голова занята совершенно другим. Через несколько минут энергичная дама возвращается в сопровождении вооруженного милиционера. Она занимает место по свою сторону скамьи, милиционер, скрипя ботинками по кафельному полу, встает рядом с Петвортом. Дама с исключительной аккуратностью складывает рассыпанные бумаги, разгибая мятые углы правленых-переправленых текстов, расправляя обложки книг; явно в этой культуре принято всё делать тщательно и не спеша. Она не менее аккуратно убирает их в портфель, закрывает его и вручает милиционеру.

– Та? – спрашивает милиционер, указывая на синий чемодан и пакет из Хитроу.

– Та, – отвечает дама.

– Хин, – говорит милиционер и кивает Петворту, чтобы тот шел за ним. Остальные пассажиры с любопытством, не выходящим, впрочем, за рамки приличий, смотрят, как Петворт и милиционер идут по гулкому дощатому помещению. Черные милицейские ботинки ступают с тяжелым стуком, плоские подошвы Петворта – чуть слышно.

– Экченжи амикато! – вопит Петворт.

Милиционер, не отвечая, ведет его к маленькой белой двери с табличкой «ДИРИГЪЯЫІІ».