Обменные курсы

– Товарищ Петвурт, в своей поездке вы увидите многие великие достижения, – переводит Любиёва. – Мы надеемся, что они вам понравятся и вы расскажете о них в своей стране. Вы увидите многие красоты нашего наследия, но я хочу сказать тост за самые лучшие. Добро пожаловать, и выпьем за наше главное сокровище: за прекрасных дам.

Танкич садится, улыбаясь Петворту.

– Хорошая речь, очень плохой тост, – замечает Катя Принцип. – Это за меня, значит, я не могу пить.

– Товарищ Петворт, ваша очередь, – говорит Вера.

– Пожалуйста, расскажите о ваших надоях, – напоминает Принцип.

– Кто, я? – недоумевает Петворт, но его с обеих сторон выталкивают вверх; он обнаруживает, что стоит и обводит глазами собравшихся.

– Друзья, – говорит он.

– Товарищи, – поправляет Принцип.

– Товарищи, – говорит Петворт. Комната слегка вращается, и слова, его хлеб, почему-то не идут с языка. Однако, поскольку слова – его хлеб, он решает сказать слово (из тех, что сейчас почему-то не идут с языка) о социолингвистике, и конкретно о различии в речевых практиках у разных народов: немцы вдохновенно говорят о Канте и Бетховене, американцы – грубовато о просторах и далях, норвежцы – поэтично о горах и рыбе, русские – с гордостью о промышленности и спорте, а британцы – только о погоде и только ворчливо. На ум приходит иллюстрация, не самая удачная, как осознает Петворт минуту спустя, рассказывая анекдот о том, что женщины разных народов вроде бы говорят после соития. Француженка: «Что, уже всё? Так быстро?» Скандинавка: «Моя тоска почти рассеялась». Американка: «Классно! Как, ты сказал, тебя зовут?» Русская: «Ты внес большой вклад». Немка: «Ладно, теперь пошли поедим». Англичанка: «Ну что, милый, тебе получше?» Пример и впрямь не самый удачный; Любиёва, которая лихорадочно записывает, чтобы потом перевести, останавливается и укоризненно смотрит на Петворта поверх очков.

– Это шутк? – спрашивает Танкич.

Вероятно, самое время вывести мораль, поднять бокал, сказать тост, а за что предлагать тост, как не за язык?

– За язык, – говорит Петворт. – За слова, которые объединяют нас и сближают.

– Не очень хорошая речь, – говорит Катя Принцип, сжимая Петвортуруку, когда тот садится. – Я по-прежнему ничего не знаю про ваши надои. Но тост мне понравился. Я могу его выпить.

– Товарищ Петвурт, – укоряет Любиёва, перегнувшись через стол. – Вы не дали мне времени вас перевести. И вы сделали шутк, а это очень трудно.

– Можно не переводить, – говорит Катя Принцип. – Все примерно поняли, кроме профессора Рума, а я думаю, он слышал речи раньше. О, смотрите, профессор Рум хочет вам что-то сказать. Что вы хотите сказать, профессор Рум?

– О, эта дама – шалушка, – ухмыляется через стол Танкич.

– Он спрашивает про политику в вашей речи, – объясняет Катя Принцип. – Он хочет знать, в нашей лингвистической революции вы поддерживаете силы стабильности или реформу.

– Я незнаком с ситуацией, – отвечает Петворт. – В моей речи не было политики.

– Так я ему и сказала, – говорит Катя Принцип. – Он ничего не понял. Ладно, думаю, пока вы здесь, вы многое узнаете. Мы делаем очень хорошие перемены.

– Очень плохие перемены, – возражает Танкич.

– О, простите, – говорит Принцип. – Вот, вы уже узнали, что в этом мире есть разные мнения. Ладно, я плохая, я слишком много говорю. Хотя знаете нашу пословицу? Чем больше разговоров, тем ближе узнаешь страну.

И они говорят и говорят; беседа порхает вокруг стола, бокалы наполняются вновь и вновь. Танкич снова встает и стучит по бокалу.

– Камърадыет, – начинает он.

– Он говорит, что видит: наш гость любит хороший шутк, – переводит Любиёва. – Он рад, потому что мы в Слаке тоже любим шутить. Он говорит, наш гость поедет в Глит, поэтому расскажет сейчас шутк про этот город, где все шутки про крестьян. Один человек видит по дороге в Глит крестьянина, который плачет над мертвым ослом. «Мне очень жаль, что твой осел сдох», – говорит прохожий. «Всё гораздо хуже, чем ты думаешь, – отвечает крестьянин. – Это был не обычный осел. Я учил его обходиться без еды и уже почти научил». Поэтому тост: за всех присутствующих, которые не учились жить без еды. И за прекрасных дам, на этот раз от всего сердца.

– И за политиков, которые добывают нам пропитание, – говорит Принцип, поднимая бокал. – Да вознаградятся когда-нибудь их усилия.

Входит официант и разливает по тарелкам густой красный суп.

– Надеюсь, вам понравится капусънюк, – говорит Вера.

– Суп из капуст, – переводит Любиёва.

– Мы зовем его пролетарским, – говорит Танкич.

– Потому что он красный, – замечает Принцип.

Официант разливает вино.

– Очень типичное, – объясняет Вера. – Мы зовем его пфин.

– Пишут, будто мы экспортируем лучшее вино, а себе оставляем худшее, – говорит Любиёва. – Сейчас вы увидите, что это не так.

– Нет, мы пьем лучшее, а народ пьет худшее, – вставляет Катя Принцип. – Так работает плановая экономика.

– Наши государственные виноградники, колхозные, очень хорошие, – говорит Танкич с противоположной стороны стола.

– Там раньше были монашества, – добавляет Вера.

– Монастыри, – поправляет Принцип.