Обнаров

На мгновение ей показалось даже, что где-то она уже видела эту улыбку, эти глаза, слышала этот голос, но где, Таисия припомнить так и не смогла. Она пыталась вспомнить его лицо, но все попытки оставались тщетными. Жаль, не запомнила она лица, возможно из-за нервов, возможно из-за темноты. Жаль…

Таисия глубоко вздохнула и села в кровати.

Странное дело, но к мужчине, так неожиданно ворвавшемуся в ее с Сазоновым отношения, сейчас она не испытывала ни неприязни, ни враждебности. Напротив, он был ей симпатичен. Симпатия казалась ей нелогичной, не укладывалась в русло ее рассудительности. Симпатия не поддавалась ни контролю, ни анализу. Но теперь Таисия знала, каким должно быть мужское плечо, чтобы выдержать ее характер!

Когда-то упакованные за ненадобностью вдруг встрепенулись чувства. Пришло острое ощущение потери. Ведь вместе с тем мужчиной растворилось в ночи и все то, что она так явственно представляла себе, о чем мечтала, но чего еще не имела – никогда. Неожиданно для самой себя она заплакала, расслабленно и беззвучно.

Звонил старенький будильник. Стучал в стенку, ругался сосед. Новый день закусил удила.

На кухне в согбенной позе обреченного на казнь сидел сосед Семен Андреевич. Рядом на столе стояла наполовину выпитая бутылка водки, а на тарелке лежала треть недоеденного соленого огурца и огрызок яблока.

– Семен Андреевич, что это вы с утра? – осторожно спросила Тая. – Случилось что?

Сосед шумно вздохнул, безнадежно махнул рукой, отвернулся и всхлипнул.

– Семен Андреевич, с Катериной Николаевной все в порядке?

– Да, все, все! – рявкнул сосед и театрально вскинул руку.

– Хотите, я вам яичницу пожарю? Вам закусить надо.

– Мне уже ничего, – сосед постучал себе в грудь кулаком, – ничегошеньки не надо! Жизнь моя кончена!

– Да бог с вами, Семен Андреевич. Поругались, с кем не бывает. Помиритесь.

– А-а-а! – махнул рукою сосед. – Бросила меня моя Катерина. Другой у нее. Не нужен я ей. Один я остался, как рваный башмак…

Он гулко шмыгнул носом, потом еще и еще, и заплакал.

– Да с чего вы взяли, что у нее другой? – Тая присела на табурет рядом. – Я же видела, как она смотрит на вас, как она заботится о вас. Вы так песни вместе хорошо поете, аж за душу берет… Сон, как рукой!

– Ты знаешь, – сосед заговорщически понизил голос до шепота и схватил Таю за руку, – знаешь, что я нашел сегодня утром под нашей дверью в квартиру? Вот! – и он победоносно, как неопровержимую улику, достал из-под стола букет цветов.

Это были великолепные розы нежнейшего кремового оттенка, изящно упакованные в прозрачный целлофан.

– Прелесть какая! – невольно воскликнула Тая.

– Прелесть… – всхлипнув, сипло сказал сосед. – Это ведро роз знаешь сколько стоит? – он громко высморкался в полу фланелевой рубахи. – Значит, мужик богатый. Уйдет моя Катерина к нему. Молодая она, красивая. Зачем я ей? Это мне она за Нинку из двенадцатой квартиры… Мстит, зараза!

Сосед еще раз охнул, вылил оставшуюся водку в стакан, залпом осушил и, занюхав рукавом, затянул: «Ой ты, степь широ-о-окая, степь раздо-о-ольна-а-ая…»

– Семен Андреевич, а почему вы решили, что цветы вашей жене?

– А кому? – оборвал песню сосед.

– У нас же три съемных комнаты. Три отдельных жильца. Может быть, цветы мне?

– Тебе-е-е? – с вызовом передразнил сосед. – Не доросла ты еще до таких-то букетов. Мелко плаваешь. Задницу видать! А ну, брысь отседава!

И сосед шлепнул вдогонку Таю букетом чуть ниже спины.

Дверь аудитории жалобно скрипнула, впустив внутрь студента Никиту Сазонова. На лице Сазонова красовалась крестообразная повязка, закрывавшая нос.

– О! Никитос! Весь в бинтах. За парту прямо с войны… – Слава Сысоев протянул в приветствии руку.

– Здорово, братцы. Где народ-то? Занятия отменяются?

– Ко второй паре. Препод заболел, – пожимая Сазонову руку, пояснил Ермаков.

– Ты прямо: «Очнулся – гипс…» – Слава Сысоев потрепал Сазанова по плечу. – Нос сломан?

– Нос, нос…

– Расскажи.

Ермаков придал лицу свирепое выражение:

– Их было семеро. Все с ножами…

– Пошел ты! Чего новенького было, пока меня не было?

– Без тебя, Никитос, короче, полная задница! Все девчонки в траур оделись. Нет, говорят, нашего Ромео. Солнце светить перестало, цветы пахнуть…

Сазонов взял Ермакова за отворот пиджака, притянул к себе.

– Знаешь, куда пошел ты… – сквозь заложенный нос процедил он.

– Мужики, мужики! Хорош! – вступился Сысоев. – Никита, мы же не со зла. Давай отловим чудика и разделаем, как бог черепаху! Не вопрос!

– Я не помню его.

Сазонов воровато оглянулся: аудитория была почти пустой, только за задним столом, у окна, о чем-то секретничали девчонки.

– Как не помнишь?

– После пикника я с Таськой в батин клуб завалился. Ее день рожденья отмечать. На пикнике принял. В клубе принял. Помню бейсболку темно-синюю, она ему пол-лица закрывала. Наглость помню. Стоит, сука, подбоченясь, и с вызовом так мне говорит: «Что смотришь, по морде дай!» Вроде как сам просит.

– За что по морде-то? Ничего не понимаю.

– Ну ты даешь, Никитыч! Получить в батином клубе!

– А охрана? У вас же видео должно быть.