Обнаров

Марианна Васильевна обычно не выдерживала после второй реплики Сазонова и, театрально воздев руки к небу, голосила:

– О, времена! О, нравы! Элита нации, откуда в вас столько желчи и злости?! Впервые я буду вынуждена ставить вопрос о профнепригодности раньше окончания первого курса. А самых языкастых не стану рекомендовать на лето в киноэкспедиции…

Тая бодро шагала домой от остановки метро. Впереди ее ждал вечер в объятиях любимого мужчины, который и поймет, и утешит, и вознесет до небес.

Обнаров был дома. Одетый в щегольский новомодный пиджак, белоснежную рубашку и джинсы, он озабоченно крутился у зеркала в прихожей, явно готовясь к выходу.

– Привет, – Тая чмокнула его в щеку. – Побрился, надушился… Куда собираемся?

Он мельком глянул на часы:

– Опаздываю, – и стал надевать ботинки. – Я тебе записку на кухне оставил. Спать ложись. Не жди.

Он подхватил дубленку.

– Все. Побежал. Пока!

Дверь захлопнулась. Скрипнули створки лифта. Потом мерный затихающий гул пополз по шахте к первому этажу.

Как была в заснеженном мокром полушубке, Тая пошла на кухню. На куче грязной посуды лежала записка. Тая взяла ее, включила свет. Четким обнаровским почерком было написано: «Должен проставиться коллективу по поводу окончания съемок. Думаю, тебе будет чем заняться».

Ни «целую», ни «люблю», ни подобных милых глупостей в записке не было.

Тая кивнула:

– Краткость – сестра таланта! Разрешите выполнять, Константин Сергеевич? – по военному козырнув, она вытянулась по стойке смирно, потом сняла полушубок, вязаную шапочку, стащила шарф и, засучив рукава, принялась мыть посуду.

Выдержки хватило точно до последней тарелки. Вымыв ее, Тая заплакала.

«Как же так? – в смятенье спрашивала себя она. – Как он мог? Я ему и завтрак, я ему и обед, я ему и ужин. Все вкусненькое, все свеженькое. Кручусь, как рабыня. Не досыпаю, встаю ранешенько! Все для Костеньки. А он?! Раз посуду не помыла. Ну, не успела! Простите! Носом ткнул. Разобиделся! Даже куда ушел, не сказал. Не то чтобы с собой позвать…»

Тая шмыгнула носом раз, потом другой, протяжно выдохнула.

– Сама виновата, курица. Тошная, серая курица!

Поплакав еще немножко и вдоволь пожалев себя, Тая протерла сухим полотенцем столешницу с раковиной и пошла в ванную.

Из огромного овального зеркала на нее смотрела растрепанная замухрышка. Тая распустила стянутые в пучок волосы, тряхнула пышной пепельной гривой.

– Н-да-а… – озабоченно протянула она и посмотрела на руки.

Не только макияж, но и маникюр она не делала уже месяца два.

– Умываться, срочно, девочка! – жестко, решительно произнесла Тая той, что была в зеркале. – А потом я покажу тебе красоту пластических этюдов!

Модный столичный режиссер Кирилл Матвеевич Серебряков появился в ресторане гостиницы «Серпухов» неожиданно и элегантно.

– Официанты, всем водки, икры и семги за мой счет!

Уже порядком подвыпившая киногруппа зааплодировала.

– Мы с Ашварией натуру для ее фильма смотрели. Проголодались. Заходим, а тут закрыто на заказ! Мне говорят, по случаю окончания съемок фильма «Серпуховской треугольник» сам Константин Обнаров проставляется. Я подумал, не прогоните… – Серебряков лукаво подмигнул.

– Что ты, Кирилл Матвеевич, как можно?! Ты всегда желанный гость! – ответил за всех продюсер картины Семен Жановач.

Народ подсуетился и тут же поставил на стол два новых прибора для дорогого гостя и его дамы.

– Позвольте представить вам, господа, мою прелестную спутницу. Это наша коллега из Болливуда, моя ученица Ашвария Варма!

Индианка подарила всем пленительную улыбку, протянула изящную руку сначала генеральному продюсеру, потом режиссеру и оператору, остальным приветливо помахала рукой, по-русски с ощутимым акцентом произнесла:

– Сто лет жизни и творчества я желаю вам, господа!

Голос звенел, как хрустальный ручей, игриво журча, обтекал акцентом камушки.

– Ну, чего вы соляными столпами-то стали? – не скрывая улыбки, сказал Серебряков, наблюдая, как, точно завороженные, русские мужики во все глаза смотрят на индианку.

Поистине красота этой женщины была неземной. Черные бархатные глаза, томные, влекущие, в обрамлении длинных густых ресниц, как у индийских богинь из легенд и преданий, точеное лицо, чувственный рот, смуглая кожа, длинные, вьющиеся неисчислимыми локонами-лентами темно-каштановые волосы, плотно облегающий фигуру, будто вторая кожа, темно-зеленый брючный костюм – все было нездешним, невиданным, другим.

– Расслабьтесь уже! – хохотнул Серебряков.

Он усадил даму, сел рядом, точно собственник положил левую руку на спинку ее стула. Официант налил ему водки, спутнице вина, положил выбранные закуски.

– Кирилл, неужели госпожа из самого Болливуда к нам? – не удержался, уточнил режиссер-постановщик Ярослав Иванович Пухов

– Ярик, мое слово в том порука. Ты разве в России видел таких богинь?

Пухов сделал несчастное лицо и беспомощно развел руками.

– Ашвария, как же это вы зимой к нам отчаялись? – чуть стесняясь, спросил гостью оператор-постановщик Слава Сизов.

– Это ничего. Я училась в Москве. У вас и летом холодно, – мило ответила та.