Обнажение чувств

– Служить? – зло изумился Аркаша. – Разве так бывает? Чтоб бабы служили творческим мужьям? А не висли у них на штанинах, как шавки?

Она вышла, не ответив и не затворив двери.

4

Аркаша подошел поближе к покойному, унял трясучку рук, спрятав их в карманы брюк, но спохватился, что стоять так возле мертвого не хорошо – завел их за спину и крепко сцепил пальцы. Он давно привык к роли скандального писателя и всегда щепетильно заботился о своем внешнем виде и положении, контролируя себя, как стоит, куда смотрит и гордо ли выглядит, чтобы не давать врагам повода для насмешек. Особо он относился к речам, которые всегда говорил складно, подбирая точные слова, поэтому его часто приглашали сниматься в передачах на телевидении. Но тут на него напало косноязычие.

– Алексей, я пришел, чтобы повиниться. – будто живому сказал он и покосился на старушку. – То есть, покаяться… Думал, попаду на свадьбу, а оказалось… Вчера письмо пришло, почта сам знаешь… А мне же еще ехать на поезде. Я ведь так в приюте и живу пока. Там сейчас женский монастырь, но для меня – детдом… В общем-то давно хотел, собирался сам придти. Но ты позвал на свадьбу!… Знаю, что от меня ждешь. Пулеметную ленту я украл, Алексеич. На двести пятьдесят патронов. Признаюсь и каюсь. Прости меня, отец родной… Ну, заело меня!

Сударев все это слышал, но не прямой голос – только его эхо, как в лесу или горах, где оно звучит, повторяя все слова. И в отраженной мысли, словно от камня, брошенного в воду, расплылся волнами беззвучный вопрос:

– Лучше скажи, учительский домик снесли? Или цел?

Аркаша что-то услышал, только решил, это ему чудится и он сам задает вопросы.

– Зачем украл?.. Ты же помнишь, когда снайпера убило, я винтовку его взял. Она пустая, а пулеметные патроны как раз подходят… Хотелось погеройствовать. Не всю же войну раненых таскать. Мы же пацанами были, Алексеич! А ты всегда шел вперед, всегда первый! Вот и заело! И меня все время подавлял, гнобил… Мне это надоело! Еще в приюте, между прочим… Нет, я понимаю, двести пятьдесят патронов изменили бы расклад сил. Ты бы смог отбиться от духов… И что потом? В плен бы не попал? Орден получил?… Да вся бы жизнь твоя пошла по иному руслу! И не случилось бы того, что случилось.

– Наплевать на патроны. – будто бы сказал Сударев. – Фаталист хренов… Ты мне про домик скажи!

У Аркаши диалога не получалось, хотя он все-таки что-то улавливал.

– А патроны эти пропали. Мне разу пальнуть не удалось, драпали без остановок. Потом винтовку отняли… А я добился, пошел на курсы взрывотехники и минного дела. Назло тебе!… На отлично закончил, попросился в диверсионно-разведывательную группу – не взяли! Еще и по башке командиру настучали, что учиться отправил. Снова в санинструкторы засунули… Так было обидно!

Сударев слушал его, глядя на зеркальные свои мысли, и ничему не удивлялся, ибо давно знал и не сомневался, что ленту стырил Аркашка. Скатал и засунул в свой вещмешок, и ведь еще обниматься полез, будто прощаться на всякий случай, двуликий! И что в снайперы, в диверсанты его не взяли по одной причине – от волнения лихоманка бьет, руки трясутся. А он это скрывает, потому как годен к воинской службе только в мирное время, и то ограничено, однако не может отстать от своего приютского наставника. Сударев знал про это, ценил и в душе простил подлянку с патронами, хотя долго еще злился, заново переживая события, приключившиеся с ним в ущелье. Он радовался и утешался тем, что духи не опознали в нем пулеметчика, уложившего десятка три – четыре их товарищей. И не отрубили голову: взвод попал в засаду и уходил с потерями, поэтому тяжелых выносили, легкие шли сами, а убитых и с ранами средней тяжести попрятали в горах. Сударева приняли за одного из них и утащили с собой в надежде обменять или получить выкуп, если не сдохнет. Можно сказать, ему повезло, никто из захваченных в плен, раненных, не выдал пулеметчика, а через два месяца его просто вывезли на дорогу, где проходила колонна войск, посадили на камень, сердобольно оставив кувшин воды и лепешку. Сударев тогда ни на минуту не сомневался, что останется жив и ногу не отнимут, ибо верил в свое бессмертие. В госпитале ему отняли лишь загнившие пальцы и куски мышц. От прошлого разве что легкая хромота осталась…

– Меня эта лента всю жизнь душит. – признался Аркаша, забыв о трясущихся руках. – Как веревка! Знал бы, так ни в жизнь… И самое главное, не попользовался! Выбросил патроны в речку… Я ведь завидовал, когда ты прикрывать остался. Думал, живым выйдешь, героя дадут. Нет, так посмертно… Ну, полный идиот был, Алексей, прости. Потом мне даже обидно стало, когда тебе из-за плена ничего не дали. Хоть бы «За отвагу» повесили… А потом думаю, может, спас тебя? Не возьми ленту, ты бы еще там держался, до последнего патрона. А духи захватили бы с пулеметом – сразу кончили. Ты об этом думал?