Обнаженная Маха

Девушка слегка куснула маэстро в щеку и вышла в сопровождении «мисс», которая при мысли об утомительной прогулке тут же тяжело запыхтела.

Реновалес остался стоять на месте, словно боялся развеять наваждение нежности, которым окутала его дочь. Милито — это кровь. Девочка любит мать, но так... словно по обязанности, а к нему она, как и всякая дочь, чувствовала глубокое неосознанное влечение, которое впоследствии станет источником любви к любимому мужчине.

Художник подумал, что надо бы найти Хосефину и успокоить ее, но сразу и оставил свое намерение. А, ничего, пустое. Дочь спокойная — значит, это обычный нервный приступ. Да и не хочется ему пережить еще одну досадную сцену, которая испортит вечер, отобьет у него всякую охоту работать, развеет юношескую веселость, охватившую его после завтрака с Текли.

Художник направился в крайнюю мастерскую — она единственная заслуживала названия «мастерская», потому что работал художник только в ней, — и увидел Котонера. Друг сидел в монастырском кресле, чуть прогнувшемся под тяжестью тучного тела. Руки лежали на дубовых перилах, круглый живот выпирал из-под расстегнутой жилетки, голова была втянута в плечи, красное лицо орошали капли пота, глаза оставались полуприкрытыми — этот истинный представитель богемы совсем разомлел от сытой еды и тепла, идущего от огромного камина...

Котонер был старый, седоусый и лысый, но его розовое блестящее лицо лучилось детской свежестью. От него так и веяло духом добродетельного старого холостяка, который любит только хорошие продукты и для которого высшая радость — вкусно поесть, а потом вздремнуть, свернувшись калачиком.

Жить в Риме ему надоело. Заказов становилось все меньше. Папы жили дольше, чем библейские патриархи, а хромолитографичные портреты святейшего отца составляли Котонеру сокрушительную конкуренцию. К тому же он постарел, и молодые художники, которые приезжали учиться в Рим, его не знали; то были мрачные юноши. Они смотрели на старика из мира богемы как на шута и забывали о своей важности только ради удовольствия посмеяться над ним. Эхо триумфов Мариано, достигших там, на «земле предков», донеслось и до Котонера, внушив ему мысль переселиться в Мадрид. Жизнь везде одинакова. В Мадриде у него тоже нашлись друзья. И он стал жить здесь так же, как и в Риме. Беззаботно проводил время и, несмотря на свое скромное положение ремесленника от живописи, иногда вдруг чувствовал влечение к славе, словно стремился сравняться в искусстве со своим знаменитым другом.

Котонер снова начал рисовать пейзажи, но не снискал значительного признания и был доволен простодушным восхищением прачек и каменщиков. Те собирались перед его мольбертом, когда он писал в мадридских окрестностях, и перешептывались между собой, что этот сеньор с приколотой на лацкане цветной планочкой — свидетельством различных папских отличий — пожалуй, большая цаца, один из тех художников, о которых пишут в газетах. Благодаря своему авторитету Реновалес добился для друга двух поощрительных премий на Выставке; после этой победы, разделенной с начинающими юношами, Котонер оставил честолюбивые мечты и решил, что теперь может уйти на покой, считая свою жизненную миссию завершенной.

В Мадриде ему жилось не хуже чем в Риме. Ночевал он в доме одного священнослужителя, с которым сблизился в Италии, когда помогал ему и они вместе обивали пороги ватиканских учреждений. Этот капеллан, служивший в одной из контор Руоти — верховного суда католической церкви, считал большой честью приютить художника, помня о его дружбе со многими кардиналами и полагая, что он находится в близких отношениях с самим папой. Они договорились, что Котонер будет платить ему за предоставленную комнату, но священник никогда с этим не торопил своего жильца, говоря, что он возьмет с него плату натурой — на эту сумму закажет картину для одного женского монастыря, где состоял исповедником.

Касаемо питания, то эту проблему Котонер решал очень просто — все дни недели он расписал за несколькими глубоко набожными семьями, куда наносил визиты. С этими людьми он познакомился в Риме, когда те прибывали на богомолье к святому престолу. В круг, за счет которого питался Котонер, входили богатые владельцы рудников в Бильбао, земельные магнаты из Андалусии, старые вдовствующие маркизы, обратившиеся помыслами к Богу, которые не отказывались от роскоши и изобилия, хотя и прятали свои барские привычки под патиной благочестия.