Обнаженная Маха

Иногда тишину прорезал жуткий крик: «А-о-о-о!». Так предостерегающе кричал гондольер, перед тем как свернуть в боковой канал. Мерцала на потолке светящаяся полоса, по ней скользила тень гондолы, похожей на миниатюрную игрушку, а на корме, погружая в воду весло, сгибалась и разгибалась фигура человека величиной с муху. И двое влюбленных, думая о тех, кто плывет сейчас под дождем и пронизывающим ветром, чувствовали еще более глубокое, еще более сладострастное удовлетворение, горячо льнули друг к другу под мягкой ласковостью одеяла и сливались устами, чтобы нарушить покой этого уютного гнездышка беззаботными развлечениями молодости и любви...

Реновалесу уже не было холодно. Он беспокойно вертелся на матрасах. Металлические закрайки диванной подушки вонзались ему в лицо, а он протягивал в темноту руки, и в глубокой тишине раздавался его жалобный беспомощный стон: это был плач ребенка, требующего невозможного, требующего достать луну с неба.

— Хосефина! О Хосефина!

III

Однажды утром маэстро написал Котонеру и попросил его немедленно прийти. Старый друг появился сразу, напуганный срочностью вызова.

— Ничего не случилось, — успокоил его Реновалес. — Я тебя позвал, чтобы ты показал мне, где похоронена Хосефина. Хочу ее навестить.

Эта прихоть вызревала в нем в течение нескольких ночей, в те бесконечные часы, когда он не мог заснуть и лежал в темноте с открытыми глазами.

Вот уже больше недели, как он переселился в большую спальню. Прислуга была поражена, увидев, как он копается в постельном белье и выбирает для себя наиболее изношенные простыни. Их вышивка будила в нем давние воспоминания, и хотя эти простыни не распространяли таких волнующих ароматов, как одежда в гардеробной, но все рано они много раз касались любимого тела и сохранили в себе что-то от него...

Реновалес сказал Котонеру о своем желании спокойно и решительно, но счел нужным как-то оправдаться. Позор, конечно, что он до сих пор не знает, где похоронена Хосефина и ни разу ее не навестил. Смерть любимой жены так его ошеломила, что он забыл обо всем остальном... А потом отправился в путешествие...

— Ты руководил всем, Пепе; ты заботился о похоронах. Покажи мне ее могилу. Веди к ней.

Прежде Реновалес был безразличен к могиле покойной. Он вспомнил о своей наигранной грусти в день похорон, о том, как сидел в углу мастерской, уткнувшись лицом в ладони. Близкие друзья в траурном одеянии подходили к нему с печальными лицами, брали его руку и с чувством пожимали ее: «Держись, Мариано! Крепись, маэстро». А на улице, перед домом, стоял непрерывный стук копыт; за черными решетками — толпа; двойная цепочка экипажей терялась вдали; газетчики ходят от группы к группе, записывая имена.

Весь Мадрид был на похоронах... А потом ее увезли прочь — медленно двигался катафалк, колыхались на ветру пышные султаны на конских гривах, шли служащие похоронного бюро в белых париках и с золотыми палками в руках — и он больше не вспомнил о ней. Ему и в голову не пришло посмотреть, где же тот холмик на кладбище, под которым она навеки от него спряталась. Ох, злодей! Ох, ничтожество! Так оскорбить память жены — даже не поинтересоваться, где ее похоронили!..

— Покажи мне, где она лежит, Пепе... Пойдем к ней — я хочу ее увидеть.

Голос его звучал умоляюще. Охваченный жгучим раскаянием, он хотел видеть могилу жены немедленно, сейчас же. Ощущал себя грешником, который чувствует приближение смерти и боится, что ему не успеют отпустить грехи.

Котонер сразу согласился выполнить просьбу друга. Хосефина похоронена на кладбище Альмудена, давно закрытом. На нем хоронят только тех, кто имеет наследственное право на клочок той земли. Котонер добился, чтобы бедную Хосефину положили около ее матери, в той же оградке, где стоит покрытая тусклой позолотой гробница, в которой похоронен «безвременно ушедший гения дипломатии». Старый друг решил, что покойнице будет приятнее отдыхать среди своих.

Дорогой Реновалес почувствовал, как его охватывает беспокойство. Он смотрел в окошко кареты бездумным взглядом лунатика. Мимо проплывали городские улицы, затем лошади стали спускаться по крутому склону и за стеклом потянулись заброшенные сады, где под деревьями спали какие-то бродяги или сидели женщины, расчесывая волосы и греясь на солнышке. Переехали мост, оставили позади нищие лачуги предместья и покатили по дороге, что петляла с холма на холм, пока не увидели кипарисовую рощу за глинобитные стеной, а между деревьями — верхи мраморных надгробий, крылатых ангелов с сурьмой, большие кресты, канделябры, подвешенные на треногах; а вверху висело густо-синее прозрачное небо, которое, казалось, величественно и равнодушно смеялось над этой взволнованной мурашкой по имени Реновалес.

Он хотел увидеться с женой; почувствовать под ногами землю, которая стала для нее последним одеялом; глотнуть воздуха, в котором, возможно, он почувствует тепло покойницы, легкое дыхание ее души. Что он ей скажет?..