Обнаженная натура

Той ночью мне снился страшный слепой подвал, похожий на пыточную камеру. Или склеп. Грязные стены в черной плесени, каменные плиты. Ни окон, ни дверей. Я был в западне. Тут я заметил на полу что-то белое, наклонился: это был кусок мела. Подошел к стене, нарисовал на ней дверь, пририсовал ручку. Потянул – дверь легко открылась, за ней начиналась винтовая лестница, она круто уходила куда-то вверх. Лестница оказалась тесная, я едва продирался, застревал, протискивался. Надежда сменилась тревогой – слишком узким был проход. Но я продолжал ползти вверх. Неожиданно лестница кончилась – моя голова уперлась в круглый люк. Толкнул крышку – на меня обрушился слепящий свет. Белый, солнечный. Открыв люк, я выбрался на крошечную площадку, какие бывают на пожарных лестницах. Я был на самой верхотуре нашей высотки, на звезде, что венчает шпиль. (Мы действительно однажды в детстве пробрались внутрь звезды с соседом Колькой Корнеевым; три года назад Колька ослеп, хлебнув метилового спирта.) Внизу лежала Москва, крошечные дома, мосты, речные трамваи, деревья, лилипутские машины – от высоты и простора у меня захватило дух. Внезапно вода в Москве-реке и в Яузе стала быстро подниматься, тротуары и мосты, крыши домов, верхушки деревьев, все вокруг ушло под воду. Вокруг расстилалась пустая водная равнина. Большая рыбина подплыла и, внезапно выпрыгнув, вцепилась зубами мне в руку. Скользкая и холодная, без чешуи, больше похожая на голую гусеницу, она пыталась перегрызть мне запястье. Страха не было, скорее было мерзко и противно. Я без труда свернул рыбе голову, из раны потекла кровь ярко-зеленого цвета, вроде антифриза, что заливают в радиатор автомобиля. Я выбросил труп рыбы в воду и проснулся в неожиданно радостном настроении.

Боги не лгут, они говорят загадками. Часто, не поняв вопроса, мы уверены в бессмысленности послания: чушь, бред и дичь – вот наша обычная классификация неведомого и таинственного. Какую загадку мне загадали боги в этом сновидении? Я уже знал ответ, но боялся произнести его вслух. За меня это сделала Лариса.

Она появилась рано, раньше, чем я ожидал. Я предвкушал жгучую историю о дерзких пресненских хулиганах, о разбитой машине и тщетной погоне. Нет. Лариса прошла на кухню, зажгла газ, молча поставила чайник на плиту. Уперев ладони в подоконник, уставилась вниз, на набережную, на реку. Я подошел, встал рядом. По воде ползла баржа, груженная сухим желтым песком. Три большие кучи напоминали пирамиды в Гизе. На склоне одной, закинув руки за голову и накрыв лицо кепкой, загорал полуголый матрос.

– Мне такой сон приснился. – Я обнял Ларису, нежно сжал плечо.

Она не ответила. Я провел ладонью по спине, блудливо перебирая пальцами, спустился по позвоночнику в ложбинку крестца. Вопросительно приостановился на безразличной талии – с таким же успехом я мог бы ласкать дерево. По песку вокруг спящего матроса бродили чайки.

– Лариса… – начал я.

– Какой сон? – перебила она, не отрываясь от окна.

В словесном изложении сон получался не ахти, мрачные образы и жгучие ощущения становились плоскими и наивными, но мне не хотелось привирать или придумывать, я рассказывал все, как помнил. Лариса слушала молча, а может, и не слушала вовсе; история моя уже подбиралась к драматическому моменту затопления столицы, как она вдруг спросила:

– Что там случилось на даче, когда ты чуть не угорел? С этой… как ее…

– С Людочкой? При чем тут Людочка? Я тебе рассказываю…

Она резко повернулась ко мне, от ее взгляда я осекся.

– Там в печи, наверху, есть такая заслонка, вьюшка называется. Это вроде задвижки в трубе. Когда не топят печь, вьюшка закрыта…

– Зачем?

– Ну чтоб холодный воздух в комнату через трубу…

– Ясно, – снова перебила она. – Дальше.

– Ну мы приехали, затопили печь. В дедовой спальне, это самая маленькая комната, ее быстрее всего протопить можно. А когда заснули, эта вьюшка сама захлопнулась. Если б я тогда случайно среди ночи не проснулся…

Лариса снова уставилась в окно. Баржа уже проплыла под мостом и приближалась к стенам Кремля. Я представил себе, как генсек Брежнев через пять минут из своего кабинета увидит спящего матроса.

– Я тоже видела сон. – Лариса неуверенно коснулась пальцами стекла, точно проверяя его наличие. – Мне приснилась рыба.

29

Торжество справедливости – какое еще чувство может быть выше, восторженнее этого чувства! Несомненно, только любовь. А если у тебя в душе оба эти чувства, если они кричат, если взрывают изнутри все твое бурлящее естество? Я задохнулся, точно, сидя в первом ряду, слушал финал вагнеровской «Валькирии».

Легко быть добрым. Так просто оставаться невинным. Не грешить, не роптать, изо дня в день подставлять другую щеку. До старости оставаться безгрешным и тихим младенцем, ведь их так любит Иисус. Почти так же, как и блаженных. И как заманчиво объявить лень и трусость благочестием, а безволие назвать смирением. Так всех нас в трусов превращает мысль, и вянет, как цветок, решимость наша. Вот уж воистину – так помяни мои грехи в своих молитвах, нимфа. Вот ведь гений, этот сукин сын!