Обнаженная натура

Все эти наглядные объяснения, казалось, не произвели на Плешакова никакого впечатления, он молча отстранил собеседника и, пригнувшись, заглянул в салон иномарки. Холодок пробежал по его спине, когда увидел он лицо пострадавшего.

Но вовсе не кровавые порезы на лбу и на щеках так поразили Михаила Михайловича, положим, к крови-то он в последнее время пригляделся и привык, страшнее всего в лице этом было выражение полного презрения к собственной смерти, которое в иных случаях означает точно такое же презрение и к жизни других людей. Плешаков, как человек бывалый, не чуравшийся тюрьмы, отлично в этом разбирался.

Из салона, навалившись щекой на баранку, глядела на него мертвая разбитая морда с двумя брезгливо застывшими складками у рта. Темные очки сбились набок, а поверх них мерцали круглые и незрячие совиные глаза… Мысок коротко стриженных серых волос вылезал на середину лба, именно так бывает у сов, а аккуратный крючковатый нос с острым кончиком придавал лицу покойника выражение хищное…

— В лоб, говорю, мне, — потормошил Плешакова водитель и Михаил Михайлович судорожно втянул ноздрями воздух, с трудом освободившись из-под гипноза мертвых глаз, наклонился еще ниже и перевел взгляд влево.

Рядом, на сидении для пассажира, с запрокинутой головою полулежала молодая женщина дивной красоты, губы ее были слегка приоткрыты и странная горькая усмешка еще жила в уголках этих губ…

Плешаков протянул руку, крепко двумя пальцами схватил ее за шею, проверяя пульс.

— Н-да… — Плешаков передернул плечами и снял фуражку. — Крутой, видать, бандюга…

— Мести боюсь, вот что… — упавшим голосом произнес водитель фуры. — Смерть не страшна, а вот мести боюсь, — повторил он обреченно.

— Да, дело тухлое, — безжалостно согласился Плешаков. — Что везешь-то?..

— «Наполеон». Коньяк… Будь он проклят!.. Не хотелось мне в этот рейс! Еще жена говорит…

— Знаем, что жена говорит, — перебил Плешаков и сплюнул сквозь зубы. — Напарник-то где твой?

— Спит, сволочь такая!.. Не добудишься. С утра нажрался…

Михаил Михайлович сосредоточенно нахмурился, стал шевелить губами, как будто перемножая что-то в уме, еще раз оглянулся по сторонам, затем надел на голову фуражку и хлопнул в ладоши.

— Ладно, волоки пару бутылок, есть одна мысль…

Водитель, с напряженным вниманием наблюдавший за его действиями, обрадовался непонятно отчего, глаза его блеснули робкой надеждой, и он послушно побежал за коньяком.

Михаил Михайлович сунул голову в салон сквозь разбитое лобовое стекло, движимый возникшей внезапно корыстной мыслью, нельзя ли чем-нибудь поживиться, поскольку мертвым все равно лишние вещи ни к чему. Он попытался выдрать мурлыкающую магнитолу, но не успел, вернувшийся водитель фуры постучал бутылкой по его спине. Плешаков с досадой обернулся…

— Уже? Пойдем-ка, на ментов глянем…

— Иди ты, я здесь постою пока…

Плешаков отправился к поверженному «уазику», обошел его вокруг, сунул руку в кабину.

— Ни хера себе! — крикнул он, вытаскивая ворох каких-то радужных бумаг. — Ах же ты елки-моталки!

— Что там!? — не выдержал водитель фуры и двинулся к Плешакову.

— Купюры! — идя ему навстречу, пояснил Михаил Михайлович. — Крупные купюры, золотой заем… Давай, брат, свой коньяк.

— Слушай, а какого рожна я должен тебе… — отступая, сказал водитель фуры, но Михаил Михайлович, не дав тому закончить вопроса, сказал тоном решительным и деловым:

— Так. Стой здесь. Ничего не трогай. Я мигом… Считай пока деньги. — он сунул за пазуху опешившему водиле ворох денег, выхватил коньяк, подлетел к своему ЗИЛу, забрался в кабину и дал задний ход. Через минуту, лихо развернувшись, он пылил уже по своей проселочной дороге, удовлетворенно поглядывая на лежащие рядом с ним на сидении тяжелые пузатые бутылки и напевая бодрую мелодию без слов. На одно мгновение возникло перед ним печальное лицо дивной красоты, он запнулся, но тотчас, прибавляя газу, запел в полный голос, размышляя уже о том, что не мешало бы одну бутылочку припрятать на вечер или же, еще разумнее, выменять ее на две водки.

А может, и на три, если удастся. На три, оно, конечно, было бы лучше, думал Плешаков. В любом случае — удачный день. Во-первых, не пришлось ехать далеко, во-вторых, денежки, настоящие денежки, а не какие-то пустые бумаги, остались при нем в целости…

Минут через сорок к месту происшествия на шоссе прибыла, наконец, машина ГАИ и после необходимых в таких случаях формальностей и протоколов, водителя фуры отпустили, не найдя за ним никакой вины. Напарника его, к сожалению, так и не добудились. Погибшие тела были извлечены и отправлены, куда следует, а то, что осталось от «корвета» и «уаза» увезла в неизвестном направлении грузовая платформа.

Вечером того же дня по всем московским программам уже передавалась новость. Дикторы сообщали о некоторых «загадочных обстоятельствах», при которых погиб один из влиятельнейших авторитетов преступного мира, известный даже и в высоких политических сферах, легендарный человек и выдающаяся в своем роде личность — Филимонов Илья Артамонович.

О белокурой женщине, бывшей с ним, не было сказано ни слова.