Обнаженная

Однажды вечеромъ, войдя неожиданно въ мастерскую, Хосефина увидѣла на эстрадѣ для натурщицъ голую женщину, лежавшую на мѣхахъ; Реновалесъ писалъ желтоватыя округлости ея нагого тѣла. Хосефина сжала губы и сдѣлала видъ, что не замѣтила натурщицы, разсѣянно глядя на Реновалеса, который объяснялъ ей это нововведеніе. Онъ писалъ вакханалію и не могъ обойтись безъ модели. Это было необходимо, такъ какъ нагое тѣло нельзя писать наизусть. Натурщицѣ, спокойно лежавшей передъ художникомъ, стало стыдно своей наготы въ присутствіи этой нарядной дамы; она закуталась въ мѣха и, скрывшись за ширмою, быстро одѣлась.

Реновалесъ окончательно успокоился по возвращеніи домой, гдѣ жена встрѣтила его, ио обыкновенію, ласково, словно совершенно забыла недавнюю непріятность. Онъ посмѣялся со знаменитымъ Котонеромъ, побывалъ съ женой послѣ обѣда въ театрѣ и, ложась поздно вечеромъ спать, не помнилъ совершенно о неожиданной сценѣ въ мастерской. Онъ засыпалъ уже, когда его испугалъ тяжелый, протяжный вздохъ, какъ-будто кто-то задыхался рядомъ съ нимъ.

Реновалесъ зажегъ лампу и увидѣлъ, что Хосефина, вытираетъ льющіяся ручьемъ слезы; грудь ея судорожно вздымалась, и она била по кровати ногами, какъ капризная дѣвчонка, скинувъ на полъ роскошную перину.

– Я не хочу! Я не хочу! – стонала она тономъ протеста.

Художникъ въ тревогѣ соскочилъ съ постели, бѣгая взадъ и впередъ по комнатѣ и не зная, что дѣлать, пробуя отвести ея руки отъ глазъ, но уступая ея нервнымъ движеніямъ, несмотря на свою силу.

– Но что съ тобою? Чего ты хочешь? Что съ тобою?

Она продолжала стонать, ворочаясь въ постели и бѣшено ерзая ногами.

– Оставь меня! Я не желаю тебя… He трогай меня… Я не допущу этого, нѣтъ, сеньоръ, я не допущу этого. Я уѣду… уѣду жить къ матери.

Испуганный бѣшенымъ настроеніемъ тихой и нѣжной женщины, Реновалесъ не зналъ, что предпринять для ея успокоенія. Онъ бѣгалъ въ одной рубашкѣ по спальнѣ и сосѣдней уборной, оставляя открытыми свои атлетическіе мускулы, предлагалъ ей воды, хватая въ испугѣ флаконы съ духами, какъ-будто они могли успокоить ее, и въ концѣ концовъ опустился передъ нею на колѣни, пытаясь поцѣловать судорожно сведенныя руки, которыя отталкивали его, путаясь въ бородѣ и волосахъ.

– Оставь меня… Говорю тебѣ, оставь меня. Я вижу, что ты не любишь меня. Я уѣду.

Художникъ былъ испуганъ и изумленъ неожиданною нервностью своей обожаемой куколки; онъ не рѣшался дотронуться до нея изъ боязни причинить ей боль… Какъ только взойдетъ солнце, она уѣдетъ изъ этого дома навсегда! Мужъ не любитъ ея, одна мамаша попрежнему любить ее. Художникъ пробовалъ устыдить жену… Эти безсвязныя жалобы, безъ объясненія причины, продолжались очень долго, пока художникъ не сообразилъ въ чемъ дѣло. Такъ это изъ-за натурщицы?.. изъ-за голой женщины? Да, именно. Она не желала, чтобы въ мастерской, т. е. почти у нея дома, показывались въ неприличномъ видѣ безстыжія бабы. И протестуя противъ этихъ безобразій, она рвала на себя судорожными руками рубашку, обнажая прелестную грудь, которая приводила Реновалеса въ восторгъ.

Несмотря на крики и слезы жены, расшатавшіе его нервы, художникъ не могъ удержаться отъ смѣха, узнавъ причину всего горя.

… – Ахъ, такъ это все изъ-за натурщицы?.. Будь спокойна, голубушка. Ни одна женщина не войдетъ больше въ мою мастерскую. Онъ обѣщалъ Хосефинѣ все, чего она требовала, чтобы только успокоить ее. Когда въ комнатѣ стало опять темно, она все-таки продолжала вздыхать; но теперь она лежала въ объятіяхъ мужа, положивъ голову ему на грудь и разговаривая капризнымъ тономъ огорченной дѣвочки, которая оправдывается послѣ вспышки гнѣва. Маріано ничего не стоило доставить ей удовольствіе.

Она очень любила его и могла бы любить еще сильнѣе, если бы онъ уважалъ ея предразсудки. Онъ могъ называть ее мѣщанкою, и некультурною душою, но она желала оставаться такою, какъ была всегда. Кромѣ того къ чему ему писать голыхъ женщинъ? Развѣ нѣтъ другихъ сюжетовъ? И Хосефина совѣтовала ему писать дѣтей въ безрукавкахъ и лаптяхъ, играющихъ на дудочкѣ, кудрявыхъ и пухлыхъ, какъ младенецъ Іисусъ, или старыхъ крестьянокъ съ морщинистыми и смуглыми лицами, или лысыхъ старцевъ съ длинною бородою, или жанровыя картинки, но отнюдь не молодыхъ женщинъ или какихъ-нибудь голыхъ красавицъ. Реновалесъ обѣщалъ ей все рѣшительно, прижимая къ себѣ очаровательное тѣло, продолжавшее еще вздрагивать и нервно трепетать послѣ вспышки гнѣва. Они жались другъ къ другу съ нѣкоторою тревогою, желая забыть все случившееся, и ночь окончилась для Реновалеса тихо и пріятно подъ впечатлѣніемъ полнаго примиренія.

Когда наступило лѣто, они наняли въ Кастель-Гандольфо маленькую виллу. Котонеръ уѣхалъ въ Тиволи въ хвостѣ свиты одного кардинала, и молодые поселились на дачѣ въ обществѣ лишь двухъ прислугъ и одного лакея, который убиралъ мастерскую Реновалеса.